Хорст Бастиан - Тайный Союз мстителей

— Понятно, — сказал Альберт. — У его отца там краля.

Немного помолчав, он недовольно добавил: — Сынок и разбил. Это на него похоже.

— Ну и что? Правильно сделал! — взорвался Калле. Карие его глаза при этом так и сверкали, он готов был немедленно ринуться в бой.

— Балда ты, ничего не правильно! — отрезал Руди, который сегодня дежурил у печи и никак не мог ее растопить. Разумеется, у него оставалось мало времени для участия в дискуссии. Однако упустить случай сцепиться с Калле он не мог. Для этого он всегда находил время. — Если бы это было правильно, мы бы все об этом знали и все вместе обстряпали бы такое дельце.

— Точно, — подтвердил Альберт, поднявшись. — Вот что я вам скажу… — На мгновение он закрыл глаза, но сразу же вновь открыл их. — Мы же не для того с вами вступили в наш Тайный Союз, чтобы тут каждый по-своему сходил с ума. Если Сынку, например, взбредет что-нибудь в голову, пусть лучше сразу здесь все выкладывает. А если я сам дознаюсь, голову оторву! Понятно?

— Это мы еще посмотрим, — заметил Ганс, — все ли поняли. Кто не понял, пусть лапу поднимет, а ты, Альберт, подсчитай, сколько таких. Сразу и будешь знать, поняли мы или нет.

Он ухмыльнулся. Альберт гневно посмотрел на него. Однако на Ганса это не произвело должного действия. Когда Альберт впадал в чересчур приказной тон, Ганс считал себя обязанным оборвать его. Он охотно подчинялся, но не терпел оскорбительного тона.

— Глупыми разговорами тут не поможешь, — заявил Манфред с видом старого бухгалтера. — Необходимо прийти к соглашению относительно фактического состояния дела…

Ганс поперхнулся. Родика громко рассмеялась, и только Вольфганг благоговейно повторил:

— Так точно… состояния фактических… дел.

— Ну и что же теперь будет? — спросил Руди.

— Ничего, — ответил Альберт. — Сынок сам натворил, Сынок и расхлебывай. — Альберт равнодушно сплюнул.

Тем временем Друга лихорадочно обдумывал создавшееся положение. Он хорошо знал, что делается дома у Сынка, и горячо сочувствовал ему. С решением Альберта он был абсолютно не согласен.

— Нет, я не могу так, — сказал он наконец. — Вы бы сперва подумали, почему Сынок нам ничего сам не рассказал. — Повернувшись к Гансу, он спросил: — Если бы твоя мать была жива, а твой отец бегал бы к другой, что бы ты сделал?

Подумав немного, Ганс ответил:

— Во всяком случае, не трезвонил бы об этом на всех перекрестках.

— Вот видишь! — подхватил Друга. — И Сынок так поступает. Это же такое дело, от которого тебе стыдно перед самим собой, а еще больше перед другими. Тут уж не побежишь просить помощи. — Друга говорил это совсем не наставительно, а как человек, который сам хочет в чем-то разобраться. И, быть может, поэтому ребята охотно слушали его, даже порой ожидали, что он скажет.

Взглянув на Другу, Родика улыбнулась. Ей нравилось, как он говорил, и она тут же согласилась с ним:

— Правильно Друга сказал! А уж вы тоже герои! Ничего не можете чувствовать.

— Очень даже можем! — сухо заметил Ганс, причем его разноцветные глаза так и сияли. — Скоро мозоли тут насидим — ящики вон какие жесткие! — Ганс не любил долгих обсуждений.

— Если ты такой дурак, что ничего понять не можешь, — проваливай! — сказал Альберт.

— А кто сказал, что я ничего не понимаю? — примирительно проговорил Ганс.

Но Альберт и не рассердился на него. Напротив, благодаря Гансу он смог изменить свое мнение, да так, что это никому не бросилось в глаза. Слова Други вполне убедили его, но сразу признаться в этом он боялся: как бы это не повредило его авторитету!

Еще некоторое время ребята обсуждали историю с Сынком и в конце концов пришли к заключению, что Сынок ни в чем не виноват и заслуживает полного оправдания.

— Узнать бы, в каком отделении он сидит, — сказал Длинный с озабоченным выражением лица. — Может, удалось бы его оттуда вытащить? — Длинный говорил вполне серьезно, и хотя слова его прозвучали заносчиво — никто не засмеялся.

Все хорошо знали Длинного и знали также, что он готов освободить Сынка, даже если это невозможно. Ведь Длинный не только внешне был похож на трагического героя — Дон-Кихота, которого знаменитый испанский писатель называл «рыцарем печального образа», у Длинного было такое же храброе сердце.

Разумеется, Длинный не носился за столь великими замыслами, но на доброе дело он всегда был готов. К сожалению, он за все брался не с того конца и этим часто вызывал смех товарищей. Он никогда не спрашивал, на что способен сам и на что способны его друзья, — он высказывал всегда то, что было у него на душе. К тому же Длинный желал добра не всем людям, как Дон-Кихот, а только тем, кто был добр к нему самому.