Тамара Воронцова - С тобой товарищи

— Прощенья просим, — сказал Гошка, открывая дверь из сенцев в комнату. — Где тут, граждане молящиеся, моя мать?

Иринка во все глаза смотрела в комнату. Тускло горела подвешенная к потолку двадцатипятисвечевая лампочка. На скамьях, на табуретках сидело несколько женщин молодых и старых в черных платьях, два или три бородатых старика, две или три девчонки, чем-то напомнившие Иринке Женю, но Жени среди них не было. Не было и Кристи. Из комнаты в открытую дверь прямо в Иринкино лицо выливался тяжелый запах распаренных тел.

— Кого нам нужно? — очень вежливо, с готовностью поднялся к ним навстречу Ивашкин. Иринка его сразу узнала. И взгляд его, быстро пробежав по их лицам, опять будто что-то спрятал.

— Мать мне надо, — громко повторил Гошка. На вторичный звук его голоса из дальнего угла комнаты прошла между неподвижными фигурами женщина. Крестясь на ходу, она придвинулась к Гошке и зашептала в лицо:

— Ты куды пришел, ты куды пришел, ирод ты царя небесного! А ну пойдем.

— Во и пойдем. Я за этим и пришел.

Обернувшись на Ивашкина, женщина кивнула и вышла вместе с Гошкой.

— А вам… кто требуется?

— А нам, — Катька тряхнула рыжей головой и занозисто ответила: — А нам — Женя… Не знаете такого?

Ивашкин не ответил, только жестом рук обвел комнату. «Вот, мол, глядите. Все тут. Кто есть, тот есть, а кого нет — не взыщите».

Катька растерянно оглянулась на Хасана.

— А у вас тут, извините, собрание, что ль, какое? — покашляв в кулак, спросил дед Назар.

Ивашкин слегка пожал плечами.

— Да как вам сказать… Приходят вот люди. Сидим беседуем… о житье-бытье…

— О житье-бытье… — как эхо повторил дед Назар. — Ну, извиняйте тогда. Мальчонку вот потеряли. Ищем. Во все дома заходим и к вам заглянули… За беспокойство — наше вам. — Дед Назар церемонно шаркнул ногой и, вздыхая, обернулся к ребятам. — Ну что ж, пошли. Нету тут. Поищем еще где…

Они снова вышли на улицу.

— А ведь Женя там, — вдруг сказал молчавший все время Сережа.

— Ну, ты молчи, — не своим, посуровевшим голосом ответил дед Назар. — Тут, по всему видно, не только для вашего ума дело будет. — И, помолчав, точно про себя проговорил: — Не отсюда ли весь клубок начинается?

— Какой клубок, дедушка Назар? — спросила Иринка, а сама почему-то вспомнила Сережин рассказ о сектантах. Увидела, как наяву, мелькнувшие тогда в просветах между монастырскими развалинами темные тени и приостановилась, оглянулась на дом Ивашкина, как на примолкшее, затаившееся, но опасное и злое существо.

У Катьки внезапно заболело горло. Мама не разрешала ей никуда ходить. С толстой от компресса шеей Катька хмуро сидела у окна, смотрело в улицу, где то светило солнце, то хлестал дождь, смывая с тополиных листьев серую, плотную, похожую на золу пыль. Было скучно. Катька приставала к матери: когда кончится болезнь?

— Когда кончится, тогда и кончится, — односложно отвечала Елизавета Васильевна, занятая какими-то отчетами, докладами. А Катька, взяв зеркало и широко раскрыв рот, рассматривала свое горло.

— Горло как горло, — бросала она зеркало на подоконник. — И ты все выдумала. Тебе просто хочется, чтобы я вот так сидела перед тобой, — бурчала она матери, которая занималась в другой комнате своими нескончаемыми бумагами.

Мать смотрела на Катьку через раскрытую дверь, карандашом поправляла волосы и снова погружалась в отчеты.

Забегала Иринка. Мать Катьки не разрешала ей подходить к дочери близко, а издалека говорить было неинтересно. Катька только раздраженно махала рукой:

— Иди, иди. Поправлюсь, тогда придешь. Видишь, я теперь инфекционная. — И давила себе пальцами горло.

Приходил Хасан. Чаще всего они с Шуриком-Би-Би-Си стояли под окном и на пальцах делали какие-то невыразительные знаки. Катька морщила нос, трясла головой, делала вид, что она больна почти смертельно. Перед Хасаном ей было просто стыдно, что ее с таким пустяком засадили дома.

— Сама не хочешь, чтобы и росла неженкой, а сама… — ныла Катька, когда уходила Иринка, когда исчезали из-под окна две фигуры: высокая — Хасана и верткая, непоседливая — Шурика-Би-Би-Си.

— Есть такая птица — канюк, — говорила Елизавета Васильевна, вставая. — Ты вся в нее. — И решительно захлопывала дверь в свою комнату.

Катька начинала думать. Сначала думала, какая она несчастная, думала, что нет на свете ничего хуже родителей-врачей, потом думала о какой-то книжке, потом о Хасане, об Иринке и о Жене.