Ольга Заровнятных: Портрет синей бабочки

Вы, конечно, сейчас хмыкнете и заявите, что вы бы на месте Дины попытались помириться со мной после школы или даже на перемене. Но вы забываете, какой была Дина. Гордый и неприступный человек не станет проявлять свои истинные чувства на глазах у всех. Хотя есть ли у таких людей истинные чувства, кроме эгоизма?.. Сомневаюсь.

Платье мы с мамой выбрали синего цвета, безо всяких украшений, с завышенной талией, из плотной ткани. Застежка-молния была на спине, само платье было без бретелек, с короткой накидкой. Я, конечно, снимала ее перед зеркалом и красовалась, представляя, как произведу фурор оголенными плечами в полном зале… Но все это были мечты, я осознавала, что на такой смелый шаг не способна.

Да и бог с ним, с этим платьем. Если я когда-то и решусь надеть его без накидки – так это, может быть, на выпускной, когда буду достаточно уверена в себе и не зависима от чужого мнения. Пока же оно было куплено и убрано в шкаф, где одиноко висело в ожидании своего звездного получаса.

Прежде чем рассказать вам заключительную часть истории, я добавлю, что безумно скучала по Дрозду. В гости к нему я больше не ходила. Я ведь понимала, что он может задать вопрос, не я ли подкинула ему ту Динину фотографию, а я на такой вопрос не готова была ответить. Вот так, экспериментальным путем, я выяснила, что я еще и трусиха.

Время от времени я спрашивала Виту о Дрозде. Не в лоб, конечно, а так, осторожненько, чтобы она не догадалась, что я изнываю от желания увидеть ее братца, как Вита неизменно называла Дрозда. Но Вита либо ни о чем не догадывалась, либо была настолько тактична, что не задавала встречных вопросов, а лишь отвечала на мои.

Так я узнала, что злополучная фотография какое-то время висела у Дрозда на стене на самом видном месте. Зачем он ее туда поместил – бог знает. Фотография бесследно исчезла после последнего прихода к ним Дины. Нет, Дина не ругалась с Дроздом. Просто перестала ходить к нему в гости, как и я.

Еще я узнала, что Дрозд стал каким-то скрытным. Стал реже гулять, чаще запираться в одиночестве в своей комнате, мало общаться с сестрой. Мне грустно было все это слышать. Я не знала, что является причиной его затворничества, и выдумывала себе бог весть что. То мне казалось, что он страдает от любви по предавшей его Дине, то предполагала, что он уже увлечен новой девушкой, причем безответно.

Вот так, в сомнениях и тоске пробежали дни до Весеннего бала. В тот день были занятия – ну как же без них! – но с самого утра я проснулась безо всякого настроения, да так и пошла на уроки. Пока бальное платье висело в шкафу, факт того, что мне придется его надеть, меня не пугал. Но в тот день, едва проснувшись, я осознала это с предельной ясностью.

Скажу честно – уж перед вами-то я могу быть честна, то есть могу не бояться быть честной, – мне стало дурно от страха. Меня подташнивало, я чувствовала сильное головокружение, как только мой взгляд останавливался на дверцах шкафа. Будто в шкафу не платье висело на плечиках, а чудовище из детских кошмаров.

Мама на кухне вовсю готовила завтрак. Я поковыряла вилкой в яичнице, причем перед глазами у меня были не жареные белки с целыми, не растекшимися желтками, а цветки мать-и-мачехи, мимо которых мне предстояло пройти в своем платье. У меня во рту пересохло при мысли, что я сейчас запихну в него один из цветков. Брр, какой цветок?! Желток!

– Ты что такая бледная? – озабоченно спросила мама, замерев у плиты с лопаточкой в руке. – Ты случайно не заболела?

Я не заболела. Разве что у меня было обострение паранойи. Я только в то утро поняла, что все прохожие будут на меня пялиться и обсуждать, кто шепотом, кто в полный голос. А кто и мысленно, впрочем, это не важно. Важно было, что я буду тем самым манекеном, которых терпеть не могла.

Все у меня получалось шиворот-навыворот. Точнее, не получалось вообще ничего. Я никак не могла найти золотую середину. Либо я выделялась из других, как пугало, либо была точно такой же, как другие, как манекен, кукла.

На улице была приятная прохлада, весенняя свежесть. Трава, которая еще неделю назад была мелкой, словно ежик на голове у новобранца, сегодня выросла уже по лодыжку. Она была влажной, так что ноги мои быстро намокли. Словно свадебную вуаль, деревья надели на себя туман.

Стояла странная, гулкая тишина. Редкие звуки звучали точно выстрелы. Даже моторы легковушек, мчащихся по дороге, ревели, как у самосвалов. А уж мои шаги и вовсе раздавались в этой тишине так громко, будто я ступала по каменным ступеням, спускаясь в пустой сводчатый подвал.