Федор Кнорре - Черничные Глазки

Это были какие-то странные белки! Они не обратили внимания на меня, они вообще, кажется, ничем не интересовались, не играли, не болтали между собой, а куда-то спешили, хотя видно было, что они очень устали. Вид у них был испуганный и несчастный.

Я чуть шишку не выронил, выпучил глаза и смотрел им вслед, пока они вдруг не остановились, встретившись с бабушкой. Она соскользнула с высокой сосны и присела на ветку — с ними поговорить.

Они стали шушукаться потихоньку: бабушка и старые белки, а молоденькие сидели и грустно ждали, чем кончится разговор. Потом бабушка потихоньку побежала, оглядываясь, по нижним веткам, и они побежали за ней.

Тогда и я потихоньку стал пробираться, прячась в гуще веток, подглядывая за ними издали, сверху.

Бабушка привела чужих на дубовую полянку, и гости оживились, стали собирать жёлуди и торопливо их грызть. Больше ничего интересного не было, и я попрыгал домой.

Перед сном бабушка заглянула к нам и сказала очень тревожным голосом:

— Дело плохо. Очень-очень плохо. Надвигается голод. С севера уже идут белки, совсем голодные, а у нас неурожай шишек, желудей совсем мало, запасов никаких сделать не удаётся…

— Что же нам делать? — в страхе спросила мама.

— Надо уходить, пока мы ещё не ослабели от недоедания! Я говорила с соседями, некоторые пойдут с нами, другие хотят попробовать перезимовать на месте… Но они тоже долго тут не продержатся.

— Но куда же мы пойдём? — спросила мама, и хвост у неё мелко дрожал от волнения и тревоги.

— Этого никто не знает. Если мы останемся, мы все погибнем. А если пойдём, то, может быть, найдём места, где уродились шишки!

— И нам придётся бросить наши гнёзда? Где же мы будем прятаться от морозов и дождей и от всяких врагов?

— У нас долгое время не будет ничего. Мы станем бродячими, бездомными, глупыми зверьками, которые не знают, куда спрятаться на ночь, и живут без зимних запасов… Это очень плохо. Но надо идти. По всему лесу белки уже бросают свои дома и родной лес и уходят. И плохо будет тем, кто останется последним!

И с этого дня началась странная жизнь: мы перестали делать запасы, целыми днями прислушивались и ждали. Кругом нас все белки бегали, не находя себе места от тревоги, переговаривались, и ужасались, и всё не решались двинуться в поход.

Но в один прекрасный день бабушка вытащила плотный комочек моха, которым был закрыт вход в наше тёплое гнездо, подняла нас с наших пригретых мягких подстилок из трёх слоёв моха и шерсти и велела поживее выбираться на воздух.

Ещё было почти темно, но бабушка сказала, что чувствует: больше ждать нельзя, приближаются холода… надо уходить.

Мы все вместе пошли то по земле, то по знакомым воздушным тропинкам, и я никак не мог себе представить, что мы уходим совсем и не вернёмся к вечеру в свой домик, и потому мне ещё не было особенно грустно.

В одном укромном местечке у меня на ёлочках сушились несколько хороших грибков, и я хотел было ими заняться, хотя дома мы поели и не были голодны. Но бабушка строго на меня фыркнула:

— За нами будут идти издалека ещё многие белки, ослабевшие, совсем голодные, — лишнее мы должны оставить им!

И мы шли, шли, перебегали полянки, прятались в чаще, иногда отдыхали на ветках и опять шли до самого вечера, и вечером мы сами уже были голодные и с трудом отыскивали редкие тощие шишки, чтоб хоть немножко подкрепиться…

Чем дальше мы шли, тем больше нас становилось. Мы всё время слышали, как справа и слева от нас и позади нас идут, карабкаются, перебегают белки — целый беличий народ. Всех нас гнало общее бедствие, и мы не жаловались, даже самые маленькие, мы знали, что надо идти и идти сколько хватит сил, потому что тот, кто не сможет идти дальше, останется один и погибнет.

Мы день за днём шли, всё в одну сторону, по чужим, неведомым лесам, где всё меньше становилось корму; мы на ходу объедали редкие ягоды с кустиков брусники, корешки, даже мох и кору. Ох, если бы попалось несколько крепеньких желудей! О сосновой шишке мы уже не мечтали.

Солнце вставало, и мы трогались в путь. Солнце садилось, и мы забирались на ветку и кое-как дожидались утра, прижавшись друг к другу, чтоб согреться.

И вдруг лес кончился — перед нами было громадное открытое пространство, покрытое редкими кустиками. Очень страшно выходить на такое открытое место, но мы, не раздумывая, вышли, увидели, как нас много — целые толпы белок медленно, неустанно двигались, все в одну сторону. И впереди нас была толпа, и позади ещё больше, и все были усталые, со стёртыми лапками, худые от голода.