Евгений Туинов - Из-за девчонки (сборник)

– Конечно. В оранжевой рясе меня провожал. Обрился налысо, все как положено.

– С чего это вдруг? – недоверчиво улыбаясь, спросил отец. – Такой здоровый…

– А в отпуск ему все равно делать нечего, – объяснил Костя. – Решил заняться медитацией… Ну, в смысле – углубиться в самого себя. Подумать о смысле жизни, что ли.

– А невеста? – не унималась мама.

– Невеста, говорит, подождет.

– И что же, после дождей его отпустят? – поинтересовался отец.

– Ну разумеется. У них это дело свободное. Поссорится муж с женой – прощай, говорит, на месяц ухожу в монастырь.

– Здорово! – Отец засмеялся. – Вот бы нам так.

– Да нет, – сказал Костя, – ты бы не согласился. Каждое утро надо милостыню собирать.

– Вот чудеса! – удивилась мама. – И Ши Сейн собирает? Такой важный?

– Важному больше подадут.

Сказав это, Костя вдруг повернулся к Игорю и, положив руку ему на колено, посмотрел в глаза.

– Ну? – проговорил он. – Что такое? Проще надо, Гошка. Еще проще. Еще.

У него были серые глаза, серо-рыжие, умные, понимающие, с мелкими морщинками в уголках. И под его пристальным взглядом Игорь почувствовал себя и в самом деле «заунывным дебилом».

– Вот так, – удовлетворенно сказал Костя. – А теперь займемся баулами.

Через несколько минут на полу уже тяжело перекатывались зеленые и желтые кокосы, каждый аккуратно оштампованный той же печатью, что и стручок. Рядом млели грозди бананов. Таких Игорь еще никогда не видел: маленькие желтые, как огурчики, мощные зеленые, плоские темно-красные… Одна за другой из баулов появились раковины, большие и маленькие, радужные и матовые коралловые ветки, древесные корни причудливой формы, разноцветные птичьи перья. В комнате запахло пряностями и цветами.

Растроганная мама держала, прижимая к груди, связку перламутровых ложек совершенно сказочной красоты. Отец озабоченно раскладывал на столе резные курительные трубки из черного, красного, желтого и розового дерева, каждая в отдельной, аккуратно склеенной коробочке. Нина-маленькая, стоя у зеркала, примеряла коралловые бусы, а на спинке стула висело еще полдюжины – разноцветных, белых, пестрых и розовых.

– А это тебе. – Костя протянул Игорю что-то небольшое, завернутое в рыхлую, как вата, бумажку. – От одной андаманской красавицы. Она в тебя заочно, по фотографии, влюблена. Забавный прибор – я с ним чуть ли не месяц играл. Так и не понял, в чем хитрость.

Игорь пробормотал «спасибо», осторожно развернул. На ладони у него лежала белая крохотная, с детский кулачок, статуэтка – сидящий скрестя ноги благодушный лысый толстяк, вырезанный из гладкого полупрозрачного камня.

– Ух ты, божок! – воскликнула Нина-маленькая, заглянув через плечо Игоря. – Хорошенький какой!

«Еще бы! – подумал Игорь. – У тебя „толстый“ и „красивый“ – синонимы». Сказать по правде, он был несколько разочарован: на что ему эта дамская безделушка?

Все столпились вокруг него, рассматривая «прибор».

– Старинная вещь… – проговорил отец, раскуривая темно-вишневую трубку. – В музее надо показать.

– Это Будда, – уверенно сказала Нина-маленькая.

Костя покачал головой:

– Нет, это бог веселья. Смотрите, как улыбается.

И правда, по лицу божка блуждала бессмысленная и в то же время хитроватая улыбка.

– А что, действительно от красавицы? – ревниво спросила мама: ее этот вопрос интересовал больше всего.

– Они там все красавицы! – ответил Костя. – Вообще замечательно красивый народ. И добрый, и смешливый. А эта женщина, она торговка, продает орхидеи на индийском рынке, живет в горах, за Шитангом, на самой границе, и приезжает в Каба-Эй раз в неделю… Так вот, она еще и колдунья, вещунья, что ли, не знаю, как объяснить. Когда Шитанг разлился, мы оказались на том берегу, ну и гостили у нее четыре дня…

Костя умолк и опять провел рукой по лицу, как бы смахивая паутину. Никто этого не заметил, кроме Игоря, – все были поглощены созерцанием божка.

– А хитрость-то где? – спросил отец.

– Хитрость? – Костя усмехнулся. – А вы спросите у Игоря. Гоша, ты ничего не чувствуешь?

Игорь прислушался к себе: в самом деле, от пузатого божка исходило легкое, щекочущее пальцы дрожание, и по спине побежали радостные мурашки.

– Вибрирует… – неуверенно улыбаясь, сказал он.

– Ага! – обрадовался Костя. – Ну, значит, все правильно: действует. А говорливость не нападает? Сказать ничего не хочется? Ты говори, не стесняйся: здесь все свои.