Владимир Крупин - Живая вода

– Но где же, где? – все спрашивал его друг. – Где исходный икс отношений?

– Наука идет по экспоненте, – говорил Зотов, – взрыв технократии, высвобождение рук при незанятом разуме…

И еще качались и плыли знакомые лица. Кирпиков чувствовал подпирающую тоску. Нехорошо было вокруг. Взвизгнула собачонка, прижатая дверью, отскочила.

– Тут вам не псарня! – кричала Лариса.

Люди окружали Кирпикова, подсаживались, заговаривали, поздравляли с возвращением, а он не отвечал, вздрагивал от хлопков по спине и только раз спросил:

– Помните Делярова?

– Нет, – ответили ему.

– Зря.

– Память отшибло.

Сквозь дым пробирался от прилавка Афоня:

– Саш, а чего мы связались с этим пивом? Нальешься – и водит из стороны в сторону. Сплошной люфт. А водки не купишь – закон. Утром мужики сидят, трясутся с похмелья, ждут одиннадцати. Похмеляться, тогда только работать. Тут обед. Для аппетиту надо? Надо: голодные не работники, потом как бы до закрытия успеть. Саш! Ты теперь вольный казак – картошка к концу. Погода шепчет: бери расчет!

В Кирпикове все больше оживлялось мучительное чувство тоски, голова туманилась. Верно, от дыма, ведь почти ничего не пил. Скверно было на душе.

Кирпиков резко отодвинул кружки, вытер мокрую руку. Он хотел уходить, но Михаил Зотов во всеуслышание объявил:

– Концерт!

– По заявкам! – крикнул Зюкин.

– Мелкие люди, – сказал Кирпиков. – Я вас всех по колено вброд перейду.

Он пошел к выходу, открыл дверь, выпустил собак и услышал, как язвительно крикнули:

– Сам-то глубокий!

Он задержался и спокойно ответил:

– За всех вас столько горя приняли.

– Я не просил, – ответил Зотов.

– Такую чашу выпили.

– Мы, может, побольше выпьем, откуда ты знаешь? – ответил Зотов.

– Ты побольше и пьешь! – одернул Зотова Афоня, указывая на стадо пустых кружек на столе у молодых.

Кирпиков снова открыл дверь, и та же самая собака, которая только что рвалась на улицу и которую он только что выпустил, вбежала обратно.

– Не сдаемся, – кричал ему в спину Зюкин, – хоть мы и мелкие, а не сдаемся! Возили на лошадях, потом на машинах, уничтожали! Сейчас вагонами возят – не страшно!

Новолуние стояло над поселком. Но полной темноты не было. Обозначались крыши, деревья, столбы. Даже провода угадывались. Стоял какой-то моросящий свет. Если бы Кирпиков знал его название, он бы сказал: астральный.

Началась и медленно шла вторая бессонная ночь. Кирпиков вывел мерина. Взнуздал. Подвел к штабелю дров, завалился мерину на спину. Неизвестно только, что тот подумал, уже лет пятнадцать на него не садились. Сразу за поселком Кирпиков стал понужать, и мерин не вдруг, не сразу разошелся и побежал. Не галопом, уж куда, даже не собачьей рысью, а тем нестандартным бегом, который именуется треньком. Кирпиков хлестал по бокам, шее, потом бросил поводья, а мерин все бежал, все потряхивался, боясь остановиться, чтоб не упасть. Только в лесу Кирпиков услышал перехватистое дыхание мерина и перевел на шаг. Мерин споткнулся о корни, потом еще, и Кирпиков повел его в поводу.

Лес был беспорядочен и жесток в этом месте. Никто не озаботился вырубить какие-то деревья, чтоб за их счет дать волю остальным, и росли все, выживая друг друга, и если бы сейчас решить их проредить, то было уже поздно – и корни и стволы переплелись и зависели друг от друга. Но, может быть, это было лучше: внизу было болото – и какой-никакой лес, а это болото держал.

Они шли долго и оба устали. Остановились. Кирпиков захлестнул повод уздечки за дерево, сам привалился к другому и закрыл глаза. Мерин вначале громко дышал, потом затих, будто его и не было. И слышался только шум вверху, как будто что-то все время приближалось. Спиной Кирпиков чувствовал, как ветер сгибает дерево, дерево сопротивляется, но ветер снова сгибает его. И снова что-то приближается, будто без конца подъезжает большая машина. И вдруг – откуда взялась – крикнула птица. Испуганный хриплый звук. Кирпиков вздрогнул и встал. И, уже отвязав повод и пошагав, усмехнулся: „Страшно? Значит, жить хочешь? Что ж ты раззванивал, что изжился?“

У дерева, которое качалось и покачивало его, ему показалось, что он давно сидит тут и знает течение времен года и их вечность, что он чувствует погоду, не угадывает по приметам, а чувствует, то есть все ближе подходит к природе, перед тем как перейти в нее. Например, завтра будет последний в эту осень солнечный день. Если бы он знал, что человек – часть природы, он бы не согласился, хотя прожил именно по законам природы – от рождения, через расцвет, к старению.