Владимир Крупин - Живая вода

– С тобой, лешим, никаких нервов не хватит.

Кирпиков надменно пожал плечами. Он выстоял, не ввязался в ссору и уважал себя. „А будет еще орать, – решил он, – уйду еще дальше“.

Настала ночь. Оба не спали. Варваре казалось, что муж спалит дом, а сам пересидит в яме. Или что он будет вылезать и она сойдет с ума. Он-то уже сошел. Это было ясно. Хорошо хоть не буйный. И как она, дура, с ним, паразитом, связалась.

Варваре казалась загубленной своя жизнь. А ведь какие ребята к ней подходили – Витя, Коля, а она, дура, дураку поверила. Да неужели бы кто-то из них, Витя или Коля, полез в подполье? Варвара даже засмеялась.

Внизу Кирпиков насторожился. Слезу, ругань – все можно вынести, но смех? Сама с собой? Как бы чего не случилось. Нет, замолчала. Не дает ни о чем думать, поспать даже нельзя. Кирпиков слышал, что кто-то шебаршится, полез рукой, притихло. „И без меня так, – думал он, – кто-то здесь живет, а кто – не знаю. А я помешал. Всем мешаю. Нет, шуршит. Наверно, сверчок. Буду терпеть. Говорят, они по сто лет живут. Пусть живет: хлеба не просит. И всегда будет скрестись. Этот дом сгниет – в другой перейдет. Сделает норку, натаскает еды и засвиристит. Вот и смысл“.

Ближе к полночи, когда через станцию пролетел скорый номер первый, Варвара решила пойти за помощью. Она крикнула: „Не спишь?… Считаю до трех, не вылезешь – пойду за народом. Силком выволокут… Раз… два… два… с половиной… три!“ Пошла и хлопнула дверью.

„Ружье-то забыл, – подумал Кирпиков, – ну, может, напрямую не пойдут, а осаду выдержу – питание есть. А то подкоп начну рыть. Да она и не ушла, стоит за порогом“.

Точно – не ушла. Решила все перепробовать. Вернулась, легла и стала тяжело дышать, потом пристанывать. Она знала, что сердце у мужа не ледышка, вон как он суетился вокруг нее, когда ей стало плохо, когда бутылки чихвостил. Пять минут, не больше, стонала она, и муж подал голос:

– Чего?

– Плохо.

– Мать!

– Чего?

– Нельзя мне вылезать, поклялся.

– Дак и оставайся, меня и без тебя закопают.

– Ведь притворяешься, чтоб вытянуть.

– Вылезь, Саня, не срамись.

– Мать, я не вылезу. Я записал, что я умер, так и считай. Я первый об этом сказал.

– Мне и воды некому подать.

– Ты где лежишь? Около печки?

– Да.

– Так вода-то рядом.

– Ой, леший, – сказала Варвара. – Зачем полез?

Кирпиков стал спокойно объяснять:

– Я вначале хотел лечь на заморозку. Написал бы заявку и лег. Только ты ж знаешь Дуську, тем более она связалась с этим пришлым, погреба у нас нет, у нее. Она ж задавится от жадности. Я бы и свой выстроил, получше, но где летом лед взять? Поэтому я и залез. Дошло? Конечно, здесь хуже, не сразу отойду.

Варвара включила все лампочки в доме. Навалила на крышку подполья много тяжестей. Еле высидела до утра.

Утром она поглядела на счетчик. Первая ночь стоила ей пяти киловатт электроэнергии и остатков терпения. Нет, всему положен предел. Еще одну попытку, утреннюю, предприняла Варвара.

– Отец!.. Саня!.. Слышь, чего говорю?… (Молчание.) Слышь? Пойду в милицию звонить.

– За что?

– Там объяснят за что. Вложат ума-то. Я пошла.

Она протопала над его головой.

Нет, не так, далеко не так представлял он одиночество. Ну что за народ? Радовалась бы – мужик дома, картошку перебирает, нет, надо ей милицию. Он крикнул:

– Радовалась бы! (Молчание.) Иди, иди! (Молчание.) О тебе же думаю!

– Нечего обо мне думать.

Не ушла.

– Я должен думать над смыслом жизни!

– Да ведь думал уже! Когда весной-то прихватило. Вот досидишься, опять схватит.

– Весной я ни до чего не додумался.

– А чего тебе здесь-то не думалось? В погребе два дня сидел.

– В погребе я хотел на заморозку. Повторяю. Заморозка на сто лет. Чтоб рассказать в точности от очевидца.

– Тьфу!

– Не тьфу! Я должен записать, чтоб стали жить хорошо, не пили бы, не обижали друг друга. Я напишу призыв к мужикам, ночью вылезу, налеплю у пивной. Может, опомнятся. А еще…

– Сказать кому, как с мужиком говорю, не поверят. Ты вылезешь?

– Варя, я должен понять, зачем я жил.

– Живешь – и живи. Я вот живу, и все.

– Женщинам легче. Раз родила, значит, оправдана…

Голос Кирпикова размеренно и глухо доносился из-под земли. Он вещал безадресно, вообще, и Варвара подумала: да есть ли там мужик-то?

– Сань?!

– … Ты оправдана, дети – твоя заслуга.

Варвара вдруг горестно сказала:

– Спасибо, оправдана. Дети оправдали. А вот хоть осуждай не осуждай, типун мне на язык, все одно согрешила, одно к одному, думаю иногда, грешница, лучше бы их не было. – Она помолчала. – Нам, Сань, тяжело, а им будет еще тяжелей. И больше, ты меня на куски режь, ничего не скажу. Сгорю, головешкой буду лежать.