Ксения Ползикова-Рубец: Они учились в Ленинграде

Несколько позже мне показали, как нужно наносить «обстановку», то есть расположение войск на фронте, и «систему огня». Вскоре я уже помогала чертежникам.

В конце лета меня перевели на работу в политотдел и приказали создать библиотеку. Всё это мне удалось сделать довольно быстро, но моя землянка-библиотека была совсем сырая. Под полом стояла вода, и когда я ходила по доскам, то вода била в щели тоненькими фонтанчиками. А если на улице целый день шел дождь, то у меня с потолка капало неделю. Книги сырели, портились. Наконец удалось их поместить в другое, сухое место.

Осенью меня снова забрали к себе «оперативники» — штабисты. Началась подготовка к наступлению.

Фронт передвигался, и мы уже расположились во «фрицевских» землянках. Холодно, стекол нет, народу много, все курят… Майор за своим «столом» оперативную сводку в Ленфронт пишет; здесь же, на уголке, кто-то приткнулся на часок вздремнуть.

В землянку стремительно входит подполковник. Он охрипшим голосом торопит своих помощников, докладывает о чем-то по телефону начальнику штаба. Треск пишущих машинок, звонки телефонов, приказания и дым от «буржуйки». И так днем и ночью.

Выйдешь из землянки, — на улице мороз, в небе разноцветные ракеты, совсем близко бухает артиллерия, стрекочут пулеметы, автоматы… фронт в трех-пяти километрах, а может, и ближе. Подъезжают и уезжают машины, мотоциклы, всадники, и все едут туда, откуда несется грохот.

Там наши наступают, и нужно умело руководить ими: надо направить удар, чтобы он был сметающим, разящим.

И наши майоры, полковники, наш начальник штаба и командующий армией решали эти сложнейшие задачи.

Я вижу их с покрасневшими от бессонницы глазами, с осунувшимися лицами. Я вижу их помощников: офицеров связи, чертежников, машинисток, связных, — словом, всех тех, кто самоотверженно делал свое маленькое и всё-таки великое дело.

Я помню наше комсомольское собрание перед началом операции. Выступал комиссар и сказал: «Нет слова позорнее, чем «фашист»; нет сердца в нашей стране, которое не запылало бы гневом при этом слове! Когда мы вспоминаем раны Ленинграда, Пушкина, Киева, Одессы, перед глазами горит слово «фашизм».

Мы вспоминаем разрушенный Петергоф, виселицы на Крещатике, мертвецов в простынях на саночках в Ленинграде, бомбы и снаряды; мы говорим: «Смерть врагу!» Может быть, друзья мои, кто-нибудь из нас не будет присутствовать на следующем собрании, но комсомольцы, каждый на своем посту, выполнят свой долг до конца».

Его ладонь легла на мое плечо.

— Я знаю, что и ты ненавидишь фашистов. Так, дочка?

От волнения я только кивнула головой. Невысокий, спокойный, с доброй улыбкой, весь воплощение уверенности в правоте нашего дела, в нашей победе, — таким он мне запомнился.

Вот так и работали. Когда была возможность, навещала своих в госпитале. И там делала всё, что скажут. Меня в шутку стали звать: «первая, куда пошлют». Что мне велели, то я и делала. Но другие во много раз больше меня работали. Сколько наши офицеры делали! А я — так просто, «первая, куда пошлют».

Историю Киры Самсоновой я узнала много позже. Передаю ее со слов Киры:

«Меня эвакуировали из Ленинграда летом 1941 года с интернатом на Северный Кавказ в станицу Лабинскую. Туда приехал отец и устроил нас с братом на частной квартире, заплатив хозяйке вперед. Нам было у нее очень хорошо и сытно.

Но когда враги заняли станицу, всё пошло по-иному: отношение к нам резко изменилось. Очевидно, хозяйка боялась, что мы будем ей обузой и станет известно, что наш отец в Красной Армии.

Опасность нависла над нами.

Пока я думала, судьба всё изменила за нас: партизанский отряд занял Лабинскую.

Когда начался очередной призыв, мой четырнадцатилетний брат явился на сборный пункт и уверял всех, что ему шестнадцать лет. Его согласились взять в военное училище.

Я осталась одна, совершенно не зная, где отец. Приходилось часто ходить к прежней квартирной хозяйке и узнавать, нет ли писем…

Подхожу я как-то к ее хате и вижу машину. На ней сидят военные и среди них девушка.

— Не знаешь ли ты, где живет Кира? — спросила меня девушка.

— Это я Кира.

— А мы привет вам от папаши привезли.

Оказывается, отец мой, врач, находился на отдыхе со своей частью в Воронежской области и разыскивал меня. Я никогда не забуду встречу с ним…

С этого дня моя жизнь потекла совсем по-иному и стала очень содержательной. Я стала свидетельницей замечательных событий. В июле началось наступление на Орловско-Курской дуге, и наша часть ночью была поднята по тревоге. Пришел приказ наступать.