Любовь Воронкова: Лесная избушка

— Как думаешь, придут наши сегодня или нет? — сказала она Шурке. — Как по-твоему?

— По-моему, не знаю, — ответил он.

— Ведь ты знаешь, брат Шурка, их дело опасное! В лапы к немцам попадут, те не помилуют!

— Не попадут! — сказал Шурка. А сам подумал: „А если попадут?”

И ему уже представилось, как окружают немцы партизан, как стреляют в них. И отбиваются партизаны, дерутся с немецким отрядом, не даются в руки врагам… Но спрятался за елку один немец и целится оттуда прямо в деда, прямо в грудь ему навел черное дуло винтовки… Ой, страшно Шурке!

В сумерки из овражка от реки раздался знакомый свист. Алёнушка выбежала на крыльцо.

— Подходи, — крикнула она, — все спокойно!

И, вернувшись, радостно сказала:

— Идут! Шурка, Шурка, встречай гостей!

В избу один за другим вошли партизаны. Щурка, бросился к деду, обхватил его и прижался лицом к морозному полушубку.

— А, соскучился! — улыбнулся Батько.

— Ты живой? — прошептал Шурка.

Дед засмеялся.

— Вот те и раз! А то какой же?

Весь вечер Шурка не отходил от деда. И ужинал с ним рядом и спать с ним лег.

Но прошел один денек, прошел другой, и у Шурки завелись новые друзья.

Угрюмого дядю Егора Шурка сначала боялся. Дядя Егор не ругался, не сердился, но он был молчаливый, никогда не смеялся, и глаза у него были мрачные.

Был у дяди Егора острый ножичек. Такой острый, что если дотронешься, сразу обрежешься. Этим ножичком дядя Егор любил в свободное время выстругивать всякие штучки — то рамку, то ящичек. Это он сделал резную полочку для посуды и разукрасил дверцу у шкафчика. Однажды дядя Егор подозвал к себе Шурку и сказал:

— На́ вот. Это я тебе сделал.

И дал Шурке маленькую резную избушку. Избушка была с трубой, с дверцей, с окошечком. До чего ж хороша! Как настоящая! Шурка заглянул в окошечко — может, там живет кто-нибудь? Но увидел только свой голубой глаз — окошечко было зеркальное.

— Спасибо, — покраснев, сказал Шурка.

А дядя Егор только поглядел на него задумчиво и отвернулся.

— Алёнушка, — потихоньку спросил Шурка, — почему это дядя Егор такой сердитый?

— Он не сердитый, — ответила Алёнушка, — он печальный. У него немцы сынка убили. Такого, как ты. Вот он и горюет. Забыть не может.

С этих пор Шурка перестал бояться дяди Егора. И когда партизаны приходили после ночного похода, озябшие, усталые, он принимал у дяди Егора его рукавицы и прятал в горячую печурку.

Подружился он и с Василием-кузнецом. Бородатый кузнец в первый же вечер таинственно спросил его:

— Шурка, а ты знаешь, кто я такой?

— Знаю, — ответил Шурка: — ты дядя Василий, кузнец-партизан.

Кузнец нахмурил черные густые брови.

— А ты, Шурка, знаешь, что я колдун?

Шурка засмеялся.

— А ну, сколдуй что-нибудь!

Кузнец пожал плечами.

— Да пожалуйста, сколько хочешь! Давай носовой платок, давай спичку!

Кузнецу дали носовой платок и спичку. Он отошел в угол, отвернулся, пробормотал что-то. Потом на глазах у Шурки положил спичку на середину платка, накрыл ее краями и сказал:

— Ну, ломай спичку!

Шурка нащупал спичку в платке и сломал.

Тогда кузнец покрутил рукой над платком, дунул на него и развернул. Спичка лежала целая. Шурка держал спичку в руках, щупал ее — нет, целёхонька! И он даже не знал, что сказать от изумления.

Партизаны улыбались, улыбались и дед Батько и Алёнушка. А Шурка просто понять не мог, как это кузнец такое чудо сделал.

Восемь партизан было в лесной избушке. А Шурка был один сынок на всех.

Но больше всего подружился он с молодым Федей Чилимом.

— Почему тебя так чудно́ зовут? — спросил его Шурка. — Чилим! Что это такое — чилим?

— Чилим — это такой орех водяной, в воде растет, — ответил Федя. — Я еще мальчишкой был, с тебя, и вычитал это в книжке — про чилим. Интересно мне показалось. Вот я товарищам говорю: „Ребята, давайте кого-нибудь прозовем Чилимом! Чилим! Чилим!” А ребята и подхватили: „Ну, вот ты сам и будешь Чилим!” Так я Чилимом и остался.

Про всё говорили партизаны — и про своих родных, которые остались в плену у немцев, и всякие истории рассказывали. Но вот куда они ходили, что делали, про это никто ни словечка не сказал. А Шурка только об этом и думал.

— Чилим, — спросил Шурка, — почему не расскажешь, где вы той ночью были?

У Чилима глаза так и загорелись.

— У, брат Шурка, мы в ту ночь таких дел наделали!