Елена Владимирова - Полоса препятствий

Ворлог плыл в запаянной коробке трамвая вместе с людьми. Открытые настежь форточки и люки от жары не спасали. А жара в городе всегда стояла особенная: изматывающая и безнадёжная.

Ворлог жадно вдыхал запах разгорячённых человеческих тел, один на всех запах пота, пыли и дурного настроения. Здесь люди от соприкосновения друг с другом теряли свои, особенные запахи, и это нравилось Ворлогу.

Его толкали так же, как и остальных. Ворлог был бесплотен. Но он научился внушать людям ощущение, что они прикасаются к чужому телу. Не всегда получалось идеально. Некоторые вздрагивали от странного чувства и старались отодвинуться подальше от Ворлога.

Он впустил в себя звуки человеческой речи. Они осели внутри, как сажа, как автомобильная копоть. Ворлог прислушался. Слова звучали по-разному. Люди ещё не научились терять голоса так же, как запахи. Это не нравилось Ворлогу. Он тихо рокотнул. На него покосились. Ворлог затаился. Надо сдерживаться. Он хорошо умел притворяться человеком, особенно в толпе. Но сейчас надо было сдержаться. Тем более что до цели осталось всего ничего. Пара остановок.

Ворлог сыто заурчал. Сегодняшний день начался удачно. Сначала собака, задавленная машиной. Потом перекрёсток. Не было и десяти утра, а зной уже стал непереносимым. Ещё ничто не предвещало трагедии, но Ворлог, ставший невидимым, возбуждённо рыскал вокруг, как домашнее животное, потерявшееся на улице. Он чуял.

Люди столпились у перехода, словно у края пропасти. Все ждали, когда на светофоре загорится зелёный человечек, который разрешит идти. Но горел красный, такой же безжалостный, как озверевшее июльское солнце, красный и горячий, красный и горячий, красный…

— А-а-а!

Все обернулись. Это было то самое, чего ждал Ворлог.

— А-а-а! — кричал человек. Он бестолково размахивал руками, не спуская глаз с бесстрастного светофора.

Ворлог вытянулся, впитывая флюиды предполуденного помешательства. Он насыщался. Он был невидим.

Человека увезли на воющей машине.

Ворлог очнулся.

День продолжился.

Ворлог влез в трамвай и притворился человеком. Он ещё не знал, куда именно едет и что увидит, но маршрут был верным. Ворлог точно знал, в каких местах город даёт трещины. Днём сквозь них изливалось безумие, ночью сочилась тоска. А иногда вылезала сама смерть.

Это же был его город. Он давал ему пищу. Он учил его выживать и крепнуть.

У самого выхода стояла милая с виду девушка, которая тихо ненавидела влепившуюся в неё сзади бабульку. Бабулька тяжело дышала и утиралась концами белой косынки. Она поневоле пихала измученных теснотой и духотой соседей. Дверь открылась. Ворлог потянулся за переполненной раздражением девушкой и покинул трамвай раньше, чем нужно. Это, впрочем, было не страшно. Ворлог всё равно не мог опоздать.

На улице он вновь стал невидимым. Он больше не отвлекался на случайные эмоции. Теперь он знал, куда шёл.

Судя по нежданной пробке на дороге, всё уже случилось. В аварии особенно пострадал светло-зелёный мини-вэнчик. Нос встречной машины ушёл внутрь ровно на место водителя. Тем не менее запрокинутое лицо молодой женщины, погибшей за рулём, не было обезображено не только ушибами, но даже гримасой страдания. Видимо, всё произошло мгновенно.

На переднем сиденье рядом с ней лежали бадминтонные ракетки. Наверное, возвращались из-за города, с какой-нибудь летней дачи. Ворлог отыскал в себе что-то похожее на злорадное торжество: от города нельзя спрятаться!

Ворлог сладко заурчал в предвкушении пищи, но тут взгляд его задержался на мальчишке, стоявшем недалеко от автомобиля. Бледный, царапина на лбу, что-то беззвучно шепчет… Вероятно, сын. Уцелел на заднем сиденье. Рядом с мальчишкой стоял инспектор, удерживающий его за плечо.

Мальчик посмотрел в сторону Ворлога и замер. Он открыл рот, глаза его округлились. Ворлог понял, что замечен. Такое иногда случалось. Некоторые его видели. Неизвестно почему, но видели. Как бы то ни было, делать здесь больше было нечего. Ворлог глухо зарычал. У людей такое чувство называлось яростью. Не дожидаясь, пока мальчишка поднимет шум, он стремительно повернулся, просочился сквозь толпу и исчез.

Санька не сразу понял, что это будильник. Когда сообразил, прихлопнул его ладонью. Потом привстал на кровати, пытаясь осознанно понять, который час, и снова повалился на подушку. Он, может быть, заснул бы снова, но за стеной громыхнули посудой, потом дверью — вышел отец, — потом ненавистный Леркин голос пообещал, что они не опоздают, и опять хлопнула дверь — судя по всему, уже за Мариной.