Фрида Вигдорова - Мой класс

— А я думал, вы не придёте! А дедушка говорит: «Раз сказала, что придёт, значит придёт». А я говорю: «А может, Марина Николаевна сегодня занята?» А он говорит: «Раз Марина Николаевна обещала, значит…» — Тут Саша энергично нажал кнопку, и звонок отчаянно задребезжал.

Дверь открыла Сашина мама.

— Ему уж не терпелось — раз двадцать выбегал вас встречать, — говорила она, здороваясь, и провела меня в просторную комнату с высоким потолком.

Я сразу почувствовала здесь спокойный и добрый уют. Посреди комнаты стоит большой стол, покрытый пёстрой скатертью, рассчитанный на многолюдную семью. На стене, на потемневшем холсте в старинной раме, мчатся к зубчатому лесу воины на таких лихих, длинногривых, крутошеих конях, какие бывают только в сказках… Из-за стола мне навстречу поднимается худощавый седой человек.

— Здравствуйте, будем знакомы! — дружелюбно говорит он, протягивая тёмную крепкую руку. — Иван Ильич. А вас Марина Николаевна зовут, правильно?

Меня усадили за стол. Иван Ильич сел напротив. Саша стал подле него и пристально смотрел на меня, стараясь угадать, нравится ли мне дедушка.

— Вот приехал навестить своих… с лета не виделись, — сказал Иван Ильич, внимательно глядя на меня. — А какая вы молоденькая, я смотрю! Сколько ж вам лет?

— Двадцать два, — отвечаю я и вдруг чувствую, что это в самом деле что-то немного.

— Двадцать два! И образование какое же?

— Высшее. Я педагогический институт окончила.

— В двадцать два года — институт… А я к двадцати двум годам уже одиннадцать лет на заводе проработал. И образование имел три класса приходской школы, — задумчиво говорит Иван Ильич. — Мне сейчас шестьдесят один, а я на своём заводе уже пятьдесят лет работаю. Тульский оружейный — знаете? Бывали у нас в Туле?

— Нет, не приходилось.

— Приезжайте. Будущим летом приезжайте. У нас хорошо. Сад есть. Он хоть и в ладонь величиной, а всё в нём найдётся — и крыжовник, и клубника, и смородина, и цветы. Помнишь, какие цветы, а, Сашок?

— Вы бы поглядели, Марина Николаевна! — с жаром подхватывает Саша. — Там и анютины глазки, и розы, и гвоздика! А на самой большой клумбе посерёдке — каны, — знаете, такие красные-красные…

— Мы с ним любим в саду работать. Всё лето в земле копались, как кроты, — усмехается Иван Ильич.

Улыбается он совсем молодо, несмотря на седые усы; его светлые, чуть прищуренные глаза тоже молодые и, похоже, не нуждаются в помощи очков. И я спрашиваю, кажется, в точности таким же тоном, как и меня иной раз спрашивает о чём-нибудь во время урока Саша:

— Иван Ильич, а что же вы делали на заводе, когда вам было одиннадцать лет?

— Начинал мальчиком на побегушках, — неторопливо поясняет он. — Потом стал работать сдельно, присматривался ко всему, приноравливался. Подзатыльников в ту пору тоже получил немало. К девятьсот десятому году был уже мастером. А теперь помощник начальника цеха.

— У дедушки за пятьдесят лет, кроме праздников, такого дня не было, чтобы он на завод не пошёл. Сейчас у него отпуск, — вставляет Саша.

— Да, это правда. Не упомню такого случая, чтобы на завод не пошёл. В сорок первом году в первый раз такое вышло: немцы были уже под самой Тулой, на Косой горе. Лучшее оборудование, ценные станки — это мы всё отправили на Урал. Завод стоял. Утро настаёт, а тебе итти некуда, и такая пустота — куда деваться, не знаю, всё из рук валится… Тяжело было. Словно кого похоронил.

Он умолк на минуту, вспоминая недавнее, но уже такое далёкое время — первые месяцы войны… Лицо его стало строже, словно вдруг похудело, резко обозначились не замеченные мною прежде морщины, и я впервые поняла, что передо мною старик, много видевший, много перенёсший.

— И тут, в самые эти тяжёлые дни, присылают за мной с завода, — продолжал он. — Меня как раз дома не было, прихожу — мне супруга говорит: «За тобой присылали, директор просит на завод притти». Я тут же, не заходя в дом, — на завод. Меня без всякого пропустили к директору. Встал он мне навстречу, поздоровался и говорит: «Надо завод восстанавливать, Иван Ильич». А я ему: «Спасибо за память, я хоть сейчас готов». Пошли мы по заводу. В цехах стужа, окон нет, полкорпуса льдом заросло. А станки стоят… всё лом, всё лом один, ветхость негодная! Вставили мы кое-как стёкла, соорудили печки-времянки, сбили лёд, стали ремонтировать станки. Легко сказать — «восстановить», а каково это было делать! Ни напильников, ни резцов, ни фрез, ни одного исправного станка — ничего не было. Из-под снега откапывали негодный инструмент, бросовые детали, разыскивали всё, что только можно было, и если хоть малость было похоже на станок, ремонтировали и тащили на завод — на салазках, на тачках, кто как мог…