Елена Криштоф - Май, месяц перед экзаменами

Я почти не слушал ее: у меня, как у Марика, чесались кулаки…

— Горами заболевают раз и на всю жизнь. И песни у них там особенные:

Голоса у Нинки нет никакого, получается даже как-то хрипловато и, уж во всяком случае, не звонко и не задорно, но все равно песня мне понравилась. Она понравилась бы мне еще больше, если бы я не знал, что ее к нам в Первомайск привез Антонов. Теперь же мне лишь чуть-чуть не по духу была ее слишком большая самоуверенность.

Подумаешь: «Спокойно, товарищ, спокойно!» Не бойся, мол, мальчик, с такими, как ты, отличными парнями никакая неприятность не может случиться.

Я спросил у Нины:

— Там все такие?

— Какие?

— Белокурые, высокие и пули их не берут?

Она посмотрела на меня сначала с недоумением, потом с жалостью. Впрочем, жалость была немного нарочитой, это уж точно. Нинке просто хотелось уколоть меня. За узость взглядов, наверное. Потом она сказала:

— Нет, не все.

И тут же принялась рассказывать мне историю какого-то «одного человека», которого она и сама в глаза никогда не видела. Во всяком случае, я понял только, что человек «ходит и поет», «ходит и поет». Потому что ему, видите ли, вовремя когда-то не протянули руку помощи.

Зло меня разбирало неимоверно. Я соображал прекрасно, какие ассоциации родились в голове у Нинки. И я спросил:

— То есть как «ходит и поет»? он что, шизофреник, что ли?

— Нет, не шизофреник. — Нинка разом поджала губы и настороженно выпрямилась.

— Снежный человек? — Ни за что не хотел я менять тон, наверное, потому, что мне начинало казаться: еще немного и моя досада растопится, растворится в Нинкином горе. — Так кто, если не снежный?

— Инструктор альпинизма, кажется.

— Занятие — вполне. А то: «ходит и поет», «ходит и поет»…

Но Нинка меня не слушала. Обняв колени руками, она смотрела далеко перед собой и рассказывала:

— Ты знаешь, у него была любовь, у этого человека. Первая любовь. Потом они поссорились из-за какого-то пустяка. Кто-то кому-то не уступил. Она не уступила. Она была сильней. Теперь у нее муж — мастер спорта. И она сама мастер спорта. А он водит группы первого года.

— Что значит — первого года?

— Тех, кто ничего еще не умеет. По самым легким тропам…

Что она там видела, за рекой, наша Нинка? Те тропы, какие определит себе Виктор, если ее не будет рядом? Или что-нибудь другое?

Я сказал:

— Ну и правильно сделала мастер спорта, что ушла. Не век же было его за ручку с легкой дорожки сводить.

— Он бы за ней и без ручки куда хочешь пошел. Он хотел быть сильным.

— Что же помешало?

Смех, но мы все время делали вид, будто ведем разговор о тех двоих…

— Ее самолюбие помешало.

— Ну, теперь я точно вижу, куда ведут все твои рассуждения насчет этого снежного ипохондрика.

— Куда?

— Туда, что прав был Семинос, когда говорил: тебя хлебом не корми, дай только в минуту трудную приосенить крылом Виктора. Спасти и потом пришпилить…

Я рассчитывал: на последних словах она взовьется. Но она спокойно посмотрела на меня, прикусив травинку, будто она была взрослая, а я маленький. И я под этим взглядом, когда давно уже пора было остановиться, понос дальше:

— Ты вот говорила: самолюбие помешало. Тебе, по-моему, самолюбие как раз может помочь. Возьми себя в руки и забудь о Викторе.

— Я вовсе не хочу о нем забывать.

— Ну что ж, — разрешил я, — только тогда пеняй на себя, когда станешь посмешищем всего класса. Уж Милочка постарается. Да и Виктор, будь спокойна.

— Виктор — нет. Да и класс не станет смеяться.

Само собой, не стал бы. Разве что Семиноса на минуточку принялся бы душить его дикий смех. Но дело было не в Семиносе. С ним легко было справиться. Дело в том, что класс не мог, и всё, стать на Нинкину точку зрения. И увидеть с этой точки Виктора таким, каким видела его она. Может быть, как раз в тот вечер мне удалось бы точно выяснить, что за особый человек стоял перед ее глазами, не давая ей покоя, мешая всей ее «железобетонности». Что за особый человек, на котором для нее свет клином сошелся… Но тут внизу послышались неясные, приближающиеся голоса, потом мокро захлестали ветки, кто-то шел прямо на нас.

Мало ли кто ходит ночами по обрыву, но вдруг Нина испуганно схватила меня за руку:

— Ой, что это?

И я понял, кто́ именно карабкался к нам, ни капельки, конечно, не подозревая о нашем присутствии.