Иштван Фекете - 21 день

— Можно набивать ей брюхо, — махнул рукой механик, и сытое урчание машины разнеслось по всей округе неумолчной, пугающей музыкой новых времен.

У машин собралось полсела, и среди этой половины обитателей, конечно же, присутствовал и я, и вся наша компания.

Механик, жилистый, щуплый, но с лицом мужественным и суровым, сохранял необычайное самообладание несмотря на груды свежих калачей и жареного мяса на столе и батарею тускло поблескивающих бутылок, в которые была налита отнюдь не вода.

На следующий день толпа зевак поредела, а на третий день подтвердилась старая поговорка, согласно которой любое чудо длится всего три дня: машина перестала быть чужеродной и значила теперь едва ли больше, чем новый плуг или новая лошадь в конюшне.

— Чего только на свете не бывает, — равнодушно махнули рукой старики и разошлись по домам молотить по старинке — лошадьми: на хорошо утрамбованном гумне ходили по кругу неподкованные лошади, вытаптывая из колосьев зерно, а женщины сметали его и провеивали через решето. Даже веялка была старикам в диковинку, а уж что говорить про мотор!

— Зерно она расщепляет, эта машина, — ворчали они.

— Еще того гляди пожару наделает…

— Все равно зерно в колосьях остается…

— Как бы не покалечила кого…

— Ишь чего удумали, только бога гневить!

На третий день мне тоже надоело разглядывать новый мотор, и я отправился к Андокам, где молотили лошадьми. В середине гумна стоял дядюшка Йошка, на длинном поводу ходили по кругу две лошади, а с печной трубы за этим мирным, осенним трудом наблюдали три аистиных птенца.

— А можно я буду править лошадьми, дядя Йошка? Хоть немножечко!

— Не только что можно, а еще я же тебе и спасибо скажу. Пойду пока чуток перекусить.

Солнце припекало, а я молотил зерно. Правил лошадьми, которых не было нужды подстегивать, — то есть держал веревочные поводья и время от времени взмахивал кнутом, что как бы упрочивало мою власть. Лошади неспешно топтались по кругу, шуршала солома, аистята смотрели и диву давались, а во мне начала созревать удивительная мысль: запах бензина странный и непривычный, сила в моторе неимоверная, и сама машина похожа на чудо, но в исконном способе молотьбы есть своя прелесть.

Пусть во дворе у Бодо тарахтит мотор, зато здесь шуршит солома, гулко стуча копытами, ходят лошади, затем прилетают взрослые аисты и кормят птенцов, а вслед за этим выходит дядюшка Йошка с тарелкой в руках.

— Вот, тетя Эржи тебе прислала…

На тарелке — горячие лепешки со сметаной.

Пускай тарахтит мотор, его работа не вознаградится лепешками! А может, эти вещи и не совместимы?

За обедом от родных не укрылось отсутствие у ребенка аппетита, и мне пришлось признаться, что у Андоков меня потчевали ржаными лепешками со сметаной.

— Надеюсь, ты не выпросил? — строго взглянул на меня отец и успокоился, узнав, что я помогал дядюшке Йошке и лепешки по праву могут считаться поденной оплатой.

Обед уже подходил к концу, когда в комнату вошла тетушка Кати.

— Не иначе как в нижнем конце что-то стряслось: люди туда сбегаются…

Отец поднялся и вышел.

— Скорее всего пожар, — сказала бабушка. — Хорошо еще, что ветра нет.

Вернулся отец.

— Что-то случилось у машины, пойду посмотрю. А ты сиди дома, пока я не вернусь, — велел он мне и с тем ушел.

«Нет там никакого пожара, — утешал себя я. — И вовсе мне не интересно знать, что там приключилось».

— И доктор туда пошел, — сообщила тетушка Кати, которая стояла у окна. — Чтоб ее разнесло совсем, машину эту вонючую!

— А в Пеште трамвай ходит по улицам, — сказала бабушка. — Я ездила на нем… За три крейцера так далеко увезет, как отсюда до Чомы.

— Дешево-то оно дешево, но я бы нипочем в него не села, — сказала тетушка Кати, которая дальше Капошвара нигде и не бывала. Когда-то ее приглашали кухаркой в Печ, но она отказалась ехать в такую даль…

Через какое-то время вернулся отец и молча сел на место. Никто не решался спросить его, видя, что он явно взволнован.

— Банди, — проговорил он чуть погодя. — Парень-то какой замечательный. По осени ему бы идти в солдаты.

— Что с ним?

— Раньше времени ухватил ремень, ну его и отбросило к колесу. Навряд ли выживет…

Все помолчали.

— А доктор что говорит?

Отец молча махнул рукой, и всех сидящих за столом охватила тоскливая жалость.

— Несчастная мать! — с сочувствием проговорила матушка. — Подумать только: единственный сын, да такой славный, красивый парень…