Владимир Арро: Вот моя деревня

Потянули мы веревку, лодка сначала пошла тяжело, девчонки ничего даже и не заметили. Но потом лодка стала все быстрее от тростников отдаляться, Надька тут и крикнула:

— Ой, а куда ж это мы плывем?..

— Ага-а! — закричали мы. — Попались!..

И давай изо всех сил тянуть веревку. А Надька вскочила в лодке и орет:

— Отпустите!.. Слышите, отпустите!

— Вы чего там? — кричит Шурка.

— Клюет рыбка, клюет!

— Дураки!.. Отпустите сейчас же, чего мы вам сделали?..

Шурка вопит на берегу:

— Надька, развязывай веревку, чего орешь!

— Кильки, какие крупные кильки! — кричим мы. — Тянем-потянем! Тянем-потянем!.. Эге-е!.. Ого-го-о!..

Лодка уже совсем к нашему берегу приблизилась. И тут Надька с Ленкой сели тихонько на корме и стали реветь.

А я, честно скажу, не могу терпеть, когда ревут девчонки. Крикнул я нашим ребятам:

— Погодите тянуть!.. Да ну их!..

Вынул я перочинный нож, зажал его зубами и к лодке поплыл. Девчонки как увидели в зубах у меня нож, так и замерли. Надька-то реветь совсем перестала, а Ленка как завизжит:

— Ай, ай, ай! Режу-ут!..

Ну, думаю, пока доплыву до лодки, ты криком всю деревню соберешь. Пропадай моя веревка! И разрезал ее чуть ли не посередине.

Девчонки увидели это, успокоились. Надька стала к берегу грести, а Ленка кричит:

— Вот дураки, думают, мы их испугались! Я нарочно визжала!

Надька говорит:

— Пусть бы только вытянули, я бы этому Антошке-картошке все глаза выцарапала.

И запели, как ни в чем не бывало, только громче прежнего:

Ну не зануды ли? Веревка-то теперь пропала. И рубаху свою я только зря измочил.

У меня бабушка в Кильково живет. Бабушка у меня не то чтобы очень старая, но и не молодая. Она уже пять лет на пенсии. Приду я к ней, она и говорит:

— Ну, Антон Иванович, давай чай пить.

А я и не возражаю. Самовар у бабушки к моему приходу всегда готовый, она каждое воскресенье меня ждет.

Я сажусь на лавку под самым окошком.

— Давай, — говорит, — Антон Иванович, чай пить…

Бабушка любит все по многу раз повторять.

— Давай, сударик ты мой, чай пить, — в третий раз говорит бабушка.

А когда уж вынет она яйца из самовара и нальет нам по чашке чая, когда я уж полкуска булки с вареньем съем, бабушка вздохнет и все равно скажет:

— Давай, Антон Иванович, чай пить…

Ну и что? У людей и похуже привычки бывают. Вон, Федяра, он ногти грызет. А бабушке, может, весь день не с кем поразговаривать. Бабушка ведь одна.

Я у нее спрашиваю:

— Тебя тут не обижают, бабушка?

— А кому, — говорит, — меня обижать?..

— Как же! Шурка с Тришкой, часом, не балуют? Фонариком в глаза ночью не светят? Под окнами псами не лают?

— Да по-олно тебе, чего им лаять, — отвечает бабушка, — чай, они люди, а не Полканы…

А я говорю:

— Будто ты не знаешь, какие они злыдни, ваши кильковские, и-эх! А ты мне скажи, чуть обидят, я им вмиг хвосты позакручиваю!

— Да будет тебе, Антон Иванович, больно ты грозен, — отвечает бабушка. — Не тронь их, помилуй, они ребята нехудые, редко когда примутся баловать.

— То-то, — говорю, — ты не бойся. Чуть чего, ты на речку выйди и меня покличь.

— Чего мне бояться, — говорит бабушка. — За таким заступником мне бояться нечего.

У бабушки с огорода калитка к реке есть. Она ее тряпкой завязывала, а я проволоку нацепил. Вообще я ей много полезных вещей сделал, например, вертушку на огород — кротов распугивать, потом лесенку, чтобы ей на печь лазить, починил. Можно бы и дальше перечислять, но тогда выйдет, что я хвастаюсь.

— За таким заступником, — говорит бабушка, — мне жить да жить.

Вот пошел я к бабушке в воскресенье. В Кильково-то я не стал входить, а поймой, камышами пробрался, да только в камышах будто тоже кильковские сидят, за мной наблюдают. Я по камышам из дробовика — хлобысь! Они врассыпную! Ага-а, побежали!.. Я ползком ползу, ужом извиваюсь, а тут мне засада — трое сидят за кустом. Что ты будешь делать! Я — бегом! Отхожу, отстреливаюсь. Вбежал в бабушкин огород, а за мной погоня. Крикнул я: «Равенские не сдаются!» И — к бабушке на двор. А на дворе-то меня уже четверо поджидают и — в рукопашную, бей не жалей. Летят все вверх тормашками, только ведра громыхают! Я — в избу!

Бабушка спрашивает:

— Ты чего этаким супостатом пришел?

— Насилу, — отвечаю, — отбился.

— От кого? — спрашивает бабушка.