Корнель Макушинский - Скандал из-за Баси (журнальный вариант)

Счастье Баси в этих условиях было полным и абсолютным. День был полон смеха и радости, а заканчивался долгой и чрезвычайно сложной церемонией отхода ко сну. Только «дядя» обладал привилегией укладывать принцессу спать. Он должен был сидеть возле и держать ее ручку в своей руке, ласково что-то говоря и обещая назавтра крупные, никогда до тех пор не виданные, замечательные приключения. Когда Бася милостиво засыпала, пан Ольшовски отходил на цыпочках, а на карауле оставался Кибиц, готовый поднять страшный шум, если бы кто приблизился к его маленькой хозяйке.

В светлую, незамутненную радость этой жизни закралось что-то грозное, потому что уже несколько дней, как дядя Ольшовски потерял всякую охоту играть. Михась тихо сидит в кухне, что тоже странно. Один Кибиц машет коротким хвостом на все таинственные проблемы этого мира и, как всегда, ища приключений, окунул носик в чернильницу пана Ольшовского, отчего Бася чуть не лопнула со смеху. Она, конечно, удивлена, отчего дядю это совсем не веселит. К нему пришел какой-то пан, которого Бася смутно припоминала, и оба о чем-то оживленно, вполголоса разговаривают. А так как это ужасная бестактность с их стороны, Бася попыталась обидеться, а Кибиц визгливо давал понять всем присутствующим, что некрасиво таинственно перешептываться, когда в обществе находится дама.

Вдруг пан Ольшовски схватил Басю на руки, поднял ее вверх и прижал к себе.

— Басенька! — говорит он.— Ты очень любишь дядю?

Нежное сердце Баси не может долго хранить обиду, и девочка прижалась к своему любимейшему дяде и так его обняла, что у этого взрослого пана какая-то влага выступила из глаз.

— Я не отдам тебя, не отдам тебя, маленькая! — горячо шептал пан Ольшовски.

В эту минуту он испуганно посмотрел в сторону дверей. Оба начали вслушиваться.

На лестнице стоял какой-то необычный шум и гвалт. Сначала загремел могучий голос Валентовой, как грохот басистой пушки. Ему отвечали три голоса, несколько более тонкие, но скорострельные. Сначала они звучали каждый по отдельности, потом связались воедино и сплелись в нестройный хор. Снова хриплый бас накрыл их и заглушил, словно бы кто-то положил тяжелый камень на брызжущий многочисленными струями фонтан, но напор голосов был таким сильным, что соло расторопной пани Валентовой начало слабеть, как замирающее эхо. Шум не прекращался.

— Пришли! — простонал Ольшовски.

— Кто пришел? — спросила Бася с внезапным интересом.

— Слушай, Басенька... Это за тобой пришли... Ты не понимаешь, но все равно... Скажи мне только... Подумай и скажи: ты хочешь уйти от дяди?

— Не хочу! — энергично заявила девочка.

— Бася, пойми: если тебя спросят, хочешь ли ты уйти, что ты скажешь?

Девочка долго разгрызала этот вопрос, как горькую шоколадку и, не зная, что на него ответить, начала целовать пана Ольшовского.

— И я должен отдать этого ребенка? — воскликнул он.— Вы видите, как она меня любит?

— Вижу,— тихо ответил Шот.— Но ее никто не спросит...

В эту минуту в комнату вскользнул бледный от волнения Михась, который стоял на страже на дальнем пограничье.

— Они уже под дверью,— сообщил он шепотом.— Валентова сдалась, потому что их три. С тремя бабами не справишься. Что делать?

— Возьми Басю, спрячься с ней в кабинете и ни звука... Нет! Погоди! Я теряю голову, пан Шот... Вы идите с ребенком, а он будет охранять двери.

— Вы хотите обороняться? — возбужденно спросил Шот.

— А что? Буду обороняться! — воскликнул Ольшовски.— Ведь это нападение!

— Не смею советовать, пан писатель, но, может, лучше, если все обойдется без скандала. Скандал не поможет, а судебным путем, может, удастся что-то спасти. О, звонят!

Он схватил Басю и исчез за дверями. Кибиц минуту колебался, кидаться ли ему на того, кто притаился за дверями, или принять участие в бегстве своей хозяйки. Однако за ней уже закрылась дверь, и никто не собирался ее открывать. Поэтому пес завыл протяжным и душераздирающим воем, жалобным и полным невыразимой обиды. А в дверь забарабанили изо всей силы.

— Они разнесут двери! — шепнул Михась в ужасе.

Пан Ольшовски, поняв, что во многом прав был Шот, советуя избежать громкого скандала, на минуту задумался, а потом решительно приказал:

— Открой.

Михал, как верный солдат, делящий горечь поражения со своим командиром, с опущенной головой пошел выполнять приказ.

Через открытые ворота крепости ворвалась буря: первой быстрыми шажками семенила бабка, командир отделения,— по ее возрасту и положению ей принадлежала эта честь. За ней твердым шагом маршировала пани Будзишова. Когда-то говорили, что трава не вырастет там, куда поставит копыто татарский конь. Если бы на полу могла расти трава, плохо бы ей пришлось после марша пани Будзишовой. Панна Станислава шла в арьергарде, самая тихая из всех и словно бы перепуганная.