Оскар Хавкин - Моя Чалдонка

Они снова сели на пол возле коробки. Дима вытянул из кармана брюк сшитую из каких-то старых счетов тетрадку, на первом листе которой было написано: «Тетрадь Вадима Петровича Пуртова, ученика 6 класса Чалдонской неполной средней школы». Шестерка была перечеркнута карандашом, а сверху надписана пятерка.

— Это что, стихи? — простодушно спросил Володя.

— Стихи? — оскорбился Дима. — За кого меня считаешь!

Он стал перелистывать странички, на которых поперек карандашных полустертых цифр шли свежие чернильные строчки.

— Про Саню прочитаю — сына начальника житомирской электростанции. Его незнакомец в лесу про нефтебазу и депо выспрашивал, а он его к постовому милиционеру привел. Это еще что! Вот, погоди, найду про Васю Чурило, который немецкие танкетки обнаружил. Их колхозники бутылками с бензином забросали… А это про пионеров из города Эн…

Дима не стал читать, но, все разгораясь и разгораясь, рассказывал своими словами:

— Они заметили, как над лесом самолет кружился. Потом самолет — ж-ж-ж — и в облака. Ну, прошло сколько-то времени, пошли они в лес и встречают в лесу — кого, думаешь? — парашютистов, четырех голубчиков. «Скажить, пожалуйста, какой торога фидет фаш корот?»

Дима даже встал, прошелся по кабинету.

— Ох, здорово у тебя получается! — с восхищением сказал Володя. — Так они и говорили?

— А как же! Ну, а пионеры не дураки, перемигнулись и говорят гадам: «Пожалуйста, будьте любезны той дорожкой…» И аккуратно заслали в другую сторону, а сами рысью в красноармейскую часть. Поймали голубчиков!

— Так и написано? — прервал Володя, ловивший каждое Димино слово.

— Как? — не понял Дима.

— «Голубчиков»?

— Написано «диверсантов», — засмеялся Дима. Он снова свернул тетрадь в трубочку. — Тут много еще, я все лето переписывал. — Он пытливо взглянул на Володю. — Просто зависть берет!

— Да, это, конечно, настоящее дело! — серьезно сказал Володя. — Если японцы выступят, я уйду в тайгу. У отца мелкокалиберка есть.

— А я хоть сейчас! — Дима нагнулся к Володе и сказал почти шепотом: — Когда с Венькой на разъезд ходили, ну, когда Алексея Яковлевича встретили, я на платформу слазил, под брезент заглянул. Гляжу — танк, и ствол у пушки длинный-длинный. А железо холодное, как урюмская вода. — Он засмеялся. — Я тогда на ходу спрыгнул, все на себе оборвал.

— Неужели… хотел уехать?

— А ты думаешь? Конечно, что Алексей Яковлевич с собой приглашал, это Венькины враки. Ничего этого не было. Сам я хотел. Что, не смог бы немецких диверсантов ловить? По деревням ходить — фашистские танки высматривать? Я и мост не побоюсь взорвать!

Дима мечтательно посмотрел куда-то вдаль — за сопки, видневшиеся в окне. Володя не узнавал Голована. Широкое, некрасивое Димино лицо словно преобразилось.

— Эх, Володька, какие мне сны снятся, если бы ты только знал! Вот давешней ночью приснилось… — Будто я — невидимка, сажусь в какой-то самолет и, куда, думаешь, прилетаю? В самый Берлин! Иду по городу, и никто меня не видит, а я всех вижу! И вдруг дворец лестницы, коридоры, двери — тыщи! Я пробираюсь, мимо меня люди пробегают; я одного толкану, другого — не видят! И попадаю — куда, думаешь! — к самому Гитлеру! Он спит, похрапывает. Доволен, гад, что столько людей загубил. Я его связываю и — на самолет, в Москву. Даже запомнил, какие у него глаза были очумелые, когда в самолет его заталкивал… Ну, потом не помню, что было. Проснулся, и досада взяла: почему это только сон!

— Во сне легко быть храбрым и сильным! — ответил Володя.

— А я не только во сне хочу. Хочу на деле. Убегу, понял?

Так вот зачем Веня приносил кинжал! Вот почему Голован выпрашивал у Еремы ученого голубя! Володя во все глаза смотрел на Пуртова.

— Не веришь? — вызывающе спросил Дима.

Володю так и подмывало сказать насчет своего письма, но удержался; то просто план, а Димка вон что задумал!

— Почему — не верю? Только скажи, Дима, ты один?

Дима поморгал рыжеватыми ресницами:

— Приходи завтра к старой аммоналке. Все узнаешь.

Он ссыпал дички прямо на стол, нахлобучил картуз на уши. Володя проводил его в сени.

— Смотри только, — почти с угрозой сказал Дима уже в дверях, — никому ни словечка!

Дима разбежался, перепрыгнул через высокую изгородь и исчез за сараями.

Дома было холодно и грязно. Кровати не прибраны, вещи разбросаны. Угрюмо глядела обшарпанная нетопленная печь. На кругах, сизых от изгари и выплесков, стоял закопченный жестяной чайник с помятым боком.