Андрей Дугинец - Ксанкина бригантинка

Валерка схватил ее за руку и с силой потащил за собой.

— Не смей ничего им говорить! Дело совсем не в том, что случилось в вашей комнате! — прерывисто, со злостью сказал он.

— Валерка, прости меня. Лучше будет, если я им во всем признаюсь.

— Что ты! — вскрикнул Валерка и резко оттолкнул руку Ксанки. — Ничего не говори. Слышишь? А то убегу и отсюда, — сердито сказал он и ушел.

Ксанка долго стояла растерянная. Она уже не боялась признанием вызвать презрение всей комнаты. Но слова Валерки ее связали: возьмет да и убежит.

И, разбитая, Ксанка медленно повернула в сад, а из сада вышла в поле, куда ходила всегда, когда на душе было тяжело и неуютно.

За территорией интерната, сразу за садом, который ребята посадили в день первого космического полета Гагарина, раскинулось до самого леса широкое поле озимой ржи. С осени и до следующего лета на этом поле стояли стога соломы. Сейчас их осталось три. Два серые и туманно лохматые. Ксанке они показались мамонтами, вышедшими из леса на зеленое пастбище. Третий стог был начат: развороченная пшеничная солома, освещенная последним пламенем заходящего солнца, горела золотом. Золото было красное, как солнце. А поле дружно колосившейся ржи зеленело нежно и сочно, как первый пупырчатый огурец. Ксанка смотрела на это чудо природы, и ей подумалось: почему же не все в жизни так хорошо, красиво и мирно, как тут, в поле.

Долго она стояла, задумчивая и удивленная всем окружающим. Потом пошла по тропинке, ведущей к стожкам. И вдруг остановилась: ей показалось, что мамонты пятились, уходили в лес, полный голубого тумана. Начатый стожок тоже словно присел. Он потускнел. Золота не стало. Сейчас он уже был похожим на разломленный яичный желток, позеленевший по краям от времени.

Ксанка оглянулась: там, где недавно было солнце, висела бледно-опаловая тучка — все, что осталось от яркого и такого горячего дневного светила.

Ксанка вспомнила недавно виденное в кузне. Висеныч раскалил кусок железа докрасна. Потом бросил в воду. Вспыхнуло облачко пара, и железка сразу погасла.

Может, и солнце упало где-то в воду и погасло…

Ксанка знала, что это не так. Но сейчас ей хотелось думать именно так. Это напоминало ей сказку, которую на ночь часто рассказывала мать, когда была жива.

Ксанка вздрогнула и быстро пошла назад. О матери она старалась не вспоминать. Это тяжело. А главное, трудно потом браться за уроки. Еще раз она прощально посмотрела на стога. «Мамонтов» уже не было. Они ушли в лес, в туман… Тускло желтел подплывший сизым туманом начатый стожок. Чувствовалось, что ему теперь одиноко, скучно, хотя с пригорка и видны веселые огни детского городка, слышен шум, смех. И Ксанка на прощание помахала рукой свидетелю своих раздумий.

На душе у нее было теперь тихо и спокойно, как на этом вечереющем поле. Теперь она знала, что надо делать. Она пойдет к самому директору, во всем признается. Но попросит, чтоб он сохранил ее признание в тайне от всех, а у Валерки сам бы постепенно все выспросил. Ведь он, Валерка, добрый и простой. С ним поговори поласковей, и он душу вывернет перед тобой наизнанку.

К детскому городку Ксанка подходила уже вприпрыжку и напевала свое любимое:

Ребята, которые живут с родителями, не могут себе даже представить той тоски по родным, которая всегда следует по пятам тех, кто потерял отца или мать. Вот сейчас Ксанка пела, подпрыгивая и резвясь, а сама думала о маме. Собственно говоря, и пела-то Ксанка оттого, что мать ее тоже всегда пела, особенно в минуты переживаний. Она пела, «чтобы отдохнуть от дневного молчания».

Работа у нее была такая, что лишний раз не дыхни, не заговори, пока находишься в лаборатории, где все бело, стерильно и тихо.

Умерла она совсем неожиданно от какой-то опухоли в голове. Даже в больнице пролежала только неделю. Отец после ее смерти завербовался на север, где морякам работать вдвое трудней. И Ксанку он сначала увез с собой под Мурманск. Но там она стала болеть, и отцу пришлось везти ее сюда. Наверное, он не меньше ее самой скучает. Но что же делать? Он штурман дальнего плавания. Целыми месяцами его не бывает дома. А бабушки у них нет. Конечно, девочке лучше всего в интернате. Но все-таки тоска всегда сосет понемножку, все чего-то не хватает. Валентина Андреевна это понимает, она сама выросла в детском доме. С нею всегда легко и уютно, как дома… Ей можно рассказать что угодно. Даже если ты натворил что-нибудь плохое, перед нею легко раскрываться. Она выслушает, тяжело вздохнет и сразу словно заберет себе половину переживаний. Хорошо бы она сейчас попалась на пути к директору…