Луиджи Бертелли - Дневник Джанни Урагани

– Вы, Джованни Стоппани, в ночь с 13‑го на 14‑е около полуночи вышли из дортуара и отсутствовали около часа. Это так?

Я продолжал разглядывать книги на полках.

– Я к вам обращаюсь, – повторил синьор Станислао, повышая голос. – Так это или не так?

Не получив ответа, он проорал ещё громче:

– Эй, я вам говорю! Отвечайте и расскажите, где вы были и что делали целый час!

Теперь я уставился на карту Америки, которая висела на стене справа от стола…и продолжал делать вид, что не слышу.

Тогда синьор Станислао встал, упершись руками в стол и вытаращив на меня глаза, заорал:

– Отвечай! Немедленно отвечай! Мерзавец!

Но я не дрогнул, а в голове пронеслось: «Раз он так злится, значит, меня вызвали первым из всех подозреваемых».

Тут открылась дверь и показалась синьора Джелтруде в бледно-зелёном домашнем халате и с таким же бледно-зелёным лицом, она с ненавистью уставилась на меня.

– В чём дело? – спросила она. – Что за крики?

– Дело в том, – ответил директор, – что этот мерзавец не отвечает на мои вопросы.

– Я сама с ним разберусь, – сказала она, – а вы как были, так и останетесь…

Она оборвала себя на полуслове, но я понял, и синьор Станислао наверняка тоже, что она хотела сказать «болваном».

Директриса сделала три шага вперёд, нависла надо мной, упёрла руки в боки и зашипела тихим голосом, в котором слышалась такая ярость, что у меня по спине побежали мурашки:

– Ах ты не отвечаешь? Вот поганец. Не хочешь признаваться? В своих подвигах! А кто давеча помог сбежать другому такому же поганцу, Тито Бароццо? К счастью, кое-кто тебя видел и рассказал об этом… А ты-то думал, тебе это сойдёт с рук? Ты весь пансион поднял на уши с первого дня, как свалился на нашу голову, своими мерзкими выдумками и гнусной клеветой… С нас довольно! И без допроса есть столько доказательств и свидетельств твоих выходок, что мы ещё вчера известили твоего отца, чтобы он забрал тебя, и сейчас он уже в пути… А уж коли он не захочет держать тебя дома, то отправит на каторгу, единственное подходящее место для такого негодяя, как ты!

Она схватила меня за плечо и тряхнула:

– Мы уже всё знаем! Единственное, что нужно узнать: куда отправился Бароццо? Тебе известно?

Я не ответил, она тряхнула меня сильнее:

– Отвечай. Куда он делся?

Я ни гу-гу, она в отчаянье замахнулась, но я отпрянул, схватил японскую вазу с этажерки и сделал вид, что собираюсь бросить её об пол.

– Бандит! Разбойник! – вопила директриса, потрясая кулаком. – Не тронь вазу! Гасперо!

Прибежал сторож.

– Уведите это чудовище и проследите, чтоб он собрал свои вещи, слава Богу, скоро мы от него избавимся! Приведите сюда Балестру.

Сторож отвёл меня в дортуар, велел мне переодеться в мою одежду, ту самую, что была на мне, когда я приехал в пансион (кстати, она стала мне коротка и широка – яркое свидетельство того, что на рационе пансиона Пьерпаоли дети хоть и вытягиваются, но тощают), и собрать чемодан.

Потом он повернулся и сказал:

– Сидите здесь, скоро приедет ваш отец, и у нас, бог даст, воцарится мир и покой.

– Болван, ещё больший, чем синьор Станислао, что тут скажешь! – не сдержался я.

Он ушам своим не поверил, развернулся ко мне лицом и воскликнул:

– Повторите, что вы сказали?!

– Болван! – повторил я.

Он укусил себя за палец, чтобы мне не врезать, и стремительно удалился, а я крикнул ему вслед:

– Если захочешь ещё раз это услышать, приходи, не стесняйся!

И расхохотался; но это был натянутый смех, потому что в глубине души я ужасно злился, злился, что не могу разобраться в этой запутанной истории и что мне ничего не известно о судьбе моих товарищей из тайного общества.

Вырисовывалась такая картина: своим смехом мы с Джиджино выдали Кальпурнию наш наблюдательный пункт; пока все были на занятиях, Кальпурний велел тайно его заделать; потом Кальпурний сообразил, что побоище роковой ночи вряд ли устроил дух дядюшки Пьерпаоло, а скорее кто-то из воспитанников; он стал допрашивать всяких подлиз, пытаясь выяснить, кто в эту ночь выходил из дортуара; и наконец нашёлся трус, который в ту ночь не спал и видел, как заговорщики выходили из дортуара, и охотно на них донёс.

Безусловно, доносчиков было по крайней мере двое: один из старших, который выдал Марио Микелоцци, Карло Пецци и Маурицио дель Понте, и один из младших, который выдал меня и Джиджино Балестру.