Луиджи Бертелли - Дневник Джанни Урагани

Ну слава Богу! Наконец-то справедливость восторжествует и тот, кому следовало бы сразу разобраться, кто прав, кто виноват, перестанет сваливать всё на беззащитного ребёнка!

Прежде чем лечь спать, я хочу записать в свой драгоценный дневник важную новость: папа меня простил, но всё чуть было не сорвалось, и снова из-за сущего пустяка.

Итак, сегодня перед выходом папа протянул мне венок и строго сказал:

– Надеюсь, что мысли об усопших пробудят в вас желание исправиться…

Он всегда обращается ко мне на «вы», когда решает заговорить в первый раз после того, как я его сильно разозлю.

Я, само собой, ничего не ответил, мне ли не знать, что детям в моём плачевном положении не стоит свободно высказывать своё мнение: я пониже опустил голову и смотрел исподлобья на папу, который не сводил с меня укоризненного взора.

Тут нас позвала мама – экипаж, за которым она послала Катерину, прибыл. В него уселись все, кроме Вирджинии – она осталась дома принимать доктора, лечившего синьора Маралли.

– Можно мне на облучок? Так вам будет просторнее.

И я устроился на облучке. Там очень интересно, особенно когда экипаж берут напрокат: кучер тянет время, коляска еле тащится и можно подержать поводья.

– Какой чудесный денёк! – сказала Ада.

И правда, будто мы приехали не на кладбище, а на гулянье: на аллеях толпятся люди с яркими охапками цветов – просто глаз радуется.

Мы сходили на могилы бабушки, дедушки и дяди, помолились за них, как обычно, а потом прошлись по кладбищу, чтобы посмотреть на новые могилы.

У одной строящейся усыпальницы мы остановились, и Ада сказала:

– А вот и семейная часовня Росси, о которой столько болтает Биче…

– Какая роскошь! – заметила мама. – Сколько же это стоит?

– Три-четыре тысячи, не меньше! – ответил папа.

– Лучше бы они расплатились с долгами! – сказала Ада.

Я решил воспользоваться случаем, чтобы снова заговорить с папой, и спросил:

– Для чего это строят?

– Чтобы хоронить там одного за другим всех Росси…

– Значит, синьорина Биче тоже будет похоронена здесь?

– Конечно.

Я больше не мог сдерживаться и загоготал, как полоумный.

– Что тут смешного?

– Чуднó просто, когда живой человек строит себе усыпальницу.

– Ну, – сказал папа, – в каком-то смысле и правда это такое же тщеславие, как все остальное…

– Точно! – встряла Ада. – Всё равно что покупать собственную ложу в театре. Как только Биче не стыдно этим хвастаться, ведь всем известно, что её отец опять брал ссуду в банке.

Тут папа, мама и Ада принялись перемывать им косточки, и мне стало ужасно скучно. Завидев вдалеке Ренцо и Карлуччо, я догнал их, и мы стали скакать, как лошадки, по усыпанным гравием дорожкам – они идеально для этого подходят! – и прыгать через оградки прямо в траву, аккуратно, чтобы сторож не застукал.

Вдруг кто-то схватил меня за шиворот. Это был папа вне себя от злости: видимо, они давно меня искали.

– Для тебя нет ничего святого! – сказал он сурово. – Даже здесь, куда все приходят плакать, ты умудряешься проказничать!

– Фу, как стыдно! – подхватила Ада. – Затевать глупые игры на кладбище!

Тут уж я возмутился:

– Я играл с Карлуччо и Ренцо, потому что я ещё маленький и люблю друзей, где бы ни находился: кладбище не кладбище – всё равно, а некоторые взрослые барышни приходят сюда, только чтобы сплетничать о подругах!

Папа замахнулся было на меня, но Ада отвела его руку и прошипела:

– Не тронь его, умоляю… С него станется рассказать всё Биче!

Вот вечно они такие, эти старшие сёстры! Защищают своих младших братьев, только если им это выгодно, и плевать на истину и справедливость!

Я опасался, что дома разразится буря, но ожидавшие нас радостные вести рассеяли все тучи.

Вирджиния бросилась нам навстречу, смеясь и плача одновременно: оказывается, доктор нашёл, что Маралли гораздо лучше, и теперь не только обещает скорое выздоровление, но даже готов утверждать, что глазу больше ничего не грозит.

Как же мы обрадовались такому приятному и неожиданному известию!

Особенно ликовал я: теперь-то все поймут, что мои так называемые «ужасные выходки» не стоят выеденного яйца и пора уже перестать наказывать меня по пустякам!