Эсфирь Цюрупа - Друзья мои мальчишки

— Да так… собираюсь одну штуку построить. Только надо ещё четыре колеса раздобыть.

— А сколько у тебя уже есть? — спросил человек.

— Пока ни одного. Я ещё кузов не выстроил.

— Может, это грузовик будет? — полюбопытствовал человек.

— Нет, — сказал Илюша. — Не грузовик. Только это — тайна.

— А, тайна? Значит, действительно нельзя говорить. Вот уж если познакомимся получше, тогда, может, и расскажешь. Верно?

Илюша кивнул.

— А разве вы к нам в Старую Узу надолго?

— Надолго, — ответил человек. — Пошли, мастер?

Илюша сунул под мышку сапоги. Человек перекинул через плечо рюкзак. Только было Илюша собрался рассказывать приезжему человеку, что город Старая Уза самый лучший город на свете, как они уже вышли на зелёный откос к реке.

Тут над Узой дружно стрекотали кузнечики. Где-то на воде визжали ребята, и на том берегу рокотал трактор-тягач, подтягивал брёвна к строительству конторы.

Человек раскинул руки, шумно вздохнул и сказал:

— Я земной шар чуть не весь обошёл… — Он обернулся к Илюше, засмеялся и прибавил: — А лучше здешних мест нет на свете!

— Ага! — согласился Илюша. — У нас жуки-плавунцы бегают, и мальки живут, а пиявок совсем нет. Уза не повсюду обмелела: тут, под вётлами, даже с головкой будет. А когда пониже на реке завод и плотину выстроят, у нас теплоходы пойдут, и, может, даже на крыльях, скоростные, а может, даже морские…

— Ну, это уж ты перехлестнул! — засмеялся человек. — Морские не пойдут. А у вас тут мальчишки считают: «Аты-баты — шли солдаты»?

— Считают, — ответил Илюша. — Кто останется, тому водить.

— Тогда считай, кому первому нырять.

Илюша стал считать «аты-баты».

Он нарочно начал не с себя, чтобы вышло нырять ему первому.

И он нырнул первый. И ещё посидел под водой, зажав нос и уши, сколько смог, чтоб показать — каковы пловцы староузские мальчишки. А когда, запыхавшись, вылез на отмель, увидел, что приезжий человек уже тоже вынырнул и вылезает на другую отмель, поблизости. Вся чернота с него сошла. Он оказался мускулистый, загорелый. Мокрые русые пряди спадали ему на лоб, из-под них на Илюшу глядели смеющиеся, на чьи-то очень похожие глаза.

— Молодчага, здорово ныряешь! — крикнул человек. — А теперь поплывём обратно, будем рубашки стирать. А то нас люди испугаются.

Они опять переплыли глубинку и возле берега, зайдя в воду, стали стирать свои рубашки. Тёрли их, мотали и крутили, взбаламутили всю воду и распугали всех жуков-плавунцов. А потом развесили рубашки на вётлах и уселись на зелёном откосе.

Человек раскрыл рюкзак и развернул хлеб с колбасой:

— Брал в дорогу. Не успел проголодаться, как уже приземлился.

— Ого, вы на самолёте прилетели! — догадался Илюша. — А с аэродрома, ух, далеко идти. К нам все водой плывут, снизу. Мой батя тоже завтра на катере приплывёт.

— Пустяки, что далеко, — ответил человек. — Зато шёл через будущий Новый город. Хотел поглядеть, как он там…

— Он — хорошо, — заверил Илюша. — Его скоро будут строить.

— Верно, скоро! — подтвердил человек. И улыбнулся Илюше так знакомо, будто уже сто раз, нет, тысячу раз ему улыбался.

— Его мой дедушка будет строить. И все его ученики. И другие самые лучшие каменщики… — похвастал Илюша, откусывая хлеб с колбасой.

И вдруг человек перестал улыбаться. Худые, загорелые руки, затягивавшие рюкзак, дрогнули и остановились. Быстрый, горячий взгляд ощупал Илюшино лицо.

— Ты… чей такой будешь? — негромко спросил человек.

— Платов я, деда Ильи внук…

Человек молчал, жадно вглядывался в Илюшу. Под обветренной кожей щёк что-то дрогнуло.

— Милый ты мой! — Отбросив рюкзак, обхватил Илюшу руками, с силой притянул к себе. — Сын… — Он нежно прижимал к груди Илюшину голову, гладил его плечи, руки, мокрую стриженую макушку. — Сын… Илюшка… Илюша…

Стало вдруг повсюду тихо-тихо. Как будто разом смолкли все кузнечики, перестали купаться ребята и трактор на том берегу выключил двигатель. Только один звук слышал Илюша: рядом с его щекой крепко стучало сердце Платова Второго, бати.

Потом отец отодвинул Илюшу от себя. Не выпуская его из сильных рук, смеясь и радуясь, стал разглядывать его знакомыми, весёлыми дедовскими глазами. Он тормошил Илюшу и вертел и приговаривал:

— Как же я сразу не разглядел? Мой Илюшка, конечно! Платовская порода! Ну, что молчишь? Скажи что-нибудь!

А Илюша не мог вымолвить ни слова. Из-под опущенных ресниц поблёскивали его смущённые, счастливые глаза.