Владимир Санин - Когда я был мальчишкой

На привалах мы собирались вокруг него, и Вася медленно и глухо, нараспев читал:

Ничего подобного мы раньше не слышали и были потрясены. Уже тогда, как теперь мне кажется, я понял, что только гении отличаются друг от друга, а посредственности все похожи, как подстриженные кусты; что гений бросает в почву семена, а сочинитель – простые камушки.

Но сон забывается на следующий день, а ту неделю я запомнил на всю жизнь.

Нам снова достались леса, да еще озера и болота. Такой и осталась в памяти Германия – искаженное представление о стране, где из каждого квадратного метра земли извлекают выгоду. Но лесное междуречье Нейсе и Шпрее щетинилось дзотами и бронеколпаками, там была создана глубоко эшелонированная оборона. А в лесах южнее и западнее Берлина немцы не ожидали нас видеть, армия Венка создавалась наспех и для наступления, а не обороны. И поэтому война здесь была иной – наверное, похожей на ту, какую вели наши войска в тягостные месяцы отступления в глубь России. Лишь с той колоссальной разницей, что теперь горели не наши леса и деревни и речь шла не о жизни и смерти нашей страны, а только о неизбежном разгроме фашизма.

Разведка донесла, что нам навстречу движутся крупные силы немцев. Мы обогнули большое лесное озеро и заняли оборону на его берегах. Занять оборону – значит окапываться, рыть траншеи и оборудовать командные пункты, огневые точки. К счастью, грунт был песчаный, а круто спускающиеся к воде холмистые берега были как будто созданы природой для того, чтобы облегчить нашу задачу.

Между нами и лесом лежал широкий зеленеющий луг. В мирное время, наверное, отдыхающие гоняли здесь мячи, загорали и смеялись. А теперь, ломая деревья и осыпая траншеи снарядами, из лесу вышли штук сорок танков.

То, что произошло в последующие минуты, нельзя назвать битвой – это было побоище.

Второй и последний раз я увидел, как ИЛы уничтожают танки. Штурмовики слетелись, словно школьники на звонок. Они буквально заклевали танки, забросали их мелкими бомбами и уложили из пулеметов пехоту. Мы даже не стреляли, зарылись в землю и ждали, опасаясь не немецких танков, а своих бомб – такие случаи бывали. Но штурмовики сработали чисто, и, когда гул моторов отдалился, наступила мертвая тишина, прерываемая стонами раненых. Командир полка послал одну роту прочесать близлежащий лес, а мы высыпали из окопов – смотреть и считать. Какая сила нужна была для того, чтобы согнуть, как еловую ветвь, длинноствольную пушку «тигра»! Еще дымились обгоревшие тела танкистов, и сотни солдат раскинулись в неестественных позах. Все немцы были молодыми, крепкими ребятами – офицерская школа, как мы узнали. Я подобрал полевую сумку, заглянул в нее: «Майн кампф», эрзац-шоколад и письма. С обложки глазами шизофреника смотрел Гитлер. Его в эти минуты ищут в каждом берлинском доме наши ребята, чтобы посадить в железную клетку и возить по всему миру – так было решено в нашем взводе, когда мы еще думали, что пойдем на Берлин.

– Брось,– поморщился Володя.– Ого, как смотрит!

Мы набрели на раненного в ногу немца и столкнулись с его взглядом. В нем была боль и ненависть. Володя вытащил кинжал, и немец, застонав, закрыл лицо руками.

– Вот дурья голова,– возмутился Володя, разрезая на немце сапог.– Раненых мы, фриц, не кончаем, запиши и маленьким фрицам расскажи.

И начал ловко бинтовать окровавленную ногу. Немец, приподнявшись и опершись на локти, молча смотрел, и взгляд его не смягчался.

– Будь ты на его месте, пристрелил бы он тебя как собаку,– сказал я.

– А я и не собираюсь с ним местами меняться,– беззаботно ухмыльнулся Володя.– Я теперь, брат Мишка, буду осторожный – я, может, профессором хочу стать, а то и доцентом!

– Наоборот, профессор повыше доцента,– поправил я.

– Ладно, сначала доцентом, мы люди не гордые,– согласился покладистый Володя и улыбнулся своей белозубой улыбкой.

Немецкая авиация, по-видимому, перестала существовать – самолеты с черными крестами на крыльях в небе больше не появлялись. И наши истребители и штурмовики летали, как на воздушном параде в Тушине,– боясь только выговоров от начальства за лихость.

Несколько дней наш полк держал оборону, не продвигаясь ни на шаг: немцы яростно атаковали по пять-шесть раз в сутки, не считаясь с ужасающими потерями. Корпус, частью которого мы были, закрывал Венку дорогу на город Белиц, которого, пропади он пропадом, никто из нас и в глаза не видел и о существовании которого не подозревал. Фашисты лезли вперед, их штабелями укладывали с воздуха, и они бросались в другую щель, где их встречали тридцатьчетверки. Ряшенцев говорил, что даже в Сталинграде он не видел столько трупов. Я слышал, как Локтев сказал своему замполиту майору Кривцову: «Самые глупые немцы за всю войну! Лезут, как мотыльки на огонь».