Йозеф Томан - Дон Жуан, Жизнь и смерть дона Мигеля из Маньяры

А что чувствую я вместо этого? После минутной вспышки - только отвращение. К себе и к этой женщине...

Нет, нет - это была не любовь. Любовь не могла быть такою.

Какая пустота пахнула на меня из ее глаз... В ее объятиях я жаждал увидеть новые миры, увидеть вечность во всей ее необъятности, но не увидел ничего.

Горе мне, стократ горе!

Проклинаю минуту, когда я вошел в тот дом, проклинаю себя за свою жалкую измену...

Как я унизился пред собою самим! До чего же я убог, сир и скверен!

Изменил тебе, господи, и ей, прекраснейшей из дев...

Прощения! Прощения!

Клянусь тебе, и ей, и себе - больше никогда!..

* * *

Падре Грегорио вошел в Севилью через Кордовские ворота - измученный, оборванный, голодный. Босые ступни, привыкшие к обуви, содраны до крови, старые ноги ноют после долгого пути. Но епитимья есть епитимья, и надо претерпеть.

Он решил пожить в этом городе - здесь у него сестра. Вот только нет у него ничего для ее детишек... Ну что ж, может, удастся что-нибудь выпросить - ведь он нищенствующий монах. И потом - в Севилье Мигель! А старику очень хочется повидать его после восьми лет разлуки. Пойти к нему? Нет. Его даже не впустят. Быть может, подвернется случай...

Полдень, в работах перерыв. Рыбаки, грузчики, поденщики, носильщики, портовые девки, бродяги принялись за лепешки, лук, фляжки с вином. Пахнет рыбой, оливковым маслом, грязью. Расселись у реки среди бочек, тележек, мешков, ящиков - кто ест, кто песни поет, кто вздремнуть завалился...

Грегорио подошел к ним; один матрос, на груди которого киноварью выведена молния, приподнялся на локте и со смехом сказал:

- Эй, гляньте! Сам сеньор аббат к нам! Да босиком! По что пришел, монах? По души или по анчоусы? Так души мы не продадим, а анчоусы сами съедим...

За всеми бочками и ящиками засмеялись, отовсюду выглянули загорелые лица, лохматые головы.

"А мне бы сейчас один анчоус в масле был куда милее двух бесплотных душ!" - своекорыстно подумал Грегорио; увидев же, что тут много народу, он поднял руку и осенил всех размашистым крестом:

- Господь с вами, братья и сестры!

Здоровенный носильщик захохотал:

- Не накликай на нас господ, капуцин! Нам бы подальше от них...

- И крест оставь при себе, - вскинулась девушка с черными, как смоль, волосами и глазами. - У нас своих крестов хоть отбавляй!

Ядреные шуточки полетели, как стрелы, поражая все, что священно и свято, но это не оскорбляет слуха Грегорио. Все это он слышал еще от крестьян дона Томаса.

Выждав, когда притупятся насмешки над его сутаной и брюшком, разглядел монах лица и увидел, что все это добрый народ могучей испанской земли - в сущности, такие же люди, как те, которых он покинул в Маньяре.

И присел Грегорио на бочонок, не обращая внимания на шмыгавших вокруг крыс, и, решив начать принародно свое покаяние именно здесь, среди этих людей, заговорил так:

- Выслушай меня, люд севильский! Я - капуцин Грегорио из Тосинского монастыря, что под Кантильяной, в маньярских землях. Бог судил мне стать слугою и блюстителем его законов. Я повиновался и сложил ему клятву. О, нестойкость и слабость духа человеческого! Вот стою пред вами, недостойный миссии своей, недостойный монашеской рясы, ибо я нарушил клятву. И хочу я покаяться перед вами, рассказать о грехах моих, терпеливо снося, если вы наплюете в глаза мне...

Портовые рабочие и девки сгрудились, полные любопытства.

- Что ж, выкладывай, что ты там натворил!

- С чего это нам плевать на тебя, не зная за что?

- Говори же, монах, не томи!

Грегорио опустил голову и просто сказал:

- Воровал я, друзья.

- Фьююю! - свистнул матрос с молнией на груди. - Так ты вор! Тогда не лезь к нам, падре. Мы воров не любим.

- Погоди ты! - крикнула ему черная девушка. - Главное - что он украл? Драгоценности? Золото? Перстни?

- Нет, милая. Домашнюю птицу. Кур, индюшек, цесарок с господского двора и колбасы, сладости, паштеты из кладовой...

Громовый хохот загремел на берегу.

- Так вот отчего у тебя такое брюхо! - ржет носильщик. - Благословил же господь эти самые паштеты да жаркое! В монастыре бы тебя так не откормили...

- У кого таскал? - вскричала девушка, тощая, как кнутовище.

- У его милости графа Томаса Маньяра...

Новый взрыв веселья.

- Какой же это грех?

- У этого всего хватает!

- Правильно делал, монах! Валяй и дальше так!

- Прочитай "Отче наш" - и опять ты чист перед богом!

Однако тут Грегорио гневно повысил голос:

- Не чист я перед богом! Думаешь, мамелюк ты этакий, такой тяжкий грех, как воровство, да еще многократно повторенное, замолишь одной молитвой? Только последний негодяй старается обмануть бога словами! А дело можно исправить только делом.