Юдит Куккарт - Лена и ее любовь

«А ты рада, что я не еду? — спросил Людвиг, поскольку она сидела на капоте своего «вольво» с абсолютно отсутствующим видом.

— Нет, не рада, — ответила Лена.

— В Берлине увидимся?

— Конечно.

— Береги себя. Береги нас».

— Прошу, — и Лена разрешает девушке сесть в машину.

— Беата, — представляется Беата.

Заталкивает желтую дорожную сумку между собой и священником, усаживается. Из всех одна Лена обратила внимание на ее голую ногу и на круглый ожог выше коленки. Грузовик, мигнув фарами, пропускает «вольво» на дорогу. Едут.

И вдруг в салоне машины становится не так тесно.

Однажды в феврале, днем, она покинула Дальманов Левенбург. Завернула в бумажную салфетку ключ от входной двери, бросила в белый почтовый ящик с инициалами Ю.Д. и М.Д. Инициалы М.Д. отодрали, но они сохранились как след от клея, блеклой тенью. Белой тенью. На соседском заборе так и висели ошметки новогодней петарды. В том доме освободилась трехкомнатная квартира, в январе еще, и Людвиг ей это повторял дважды.

Лена направилась вниз, в город. Пошла прямиком к вокзалу. Замедленным из-за снега шагом.

Вкрадчивым, как всегда, голосом агентша приглашала ее на кастинг. Только услышала в трубке этот голос из Берлина, тут же представила себе длинные женские ноги, такие, как на рекламе колготок. С самого августа она всерьез не работала. Ведь телестудии находятся в Бабельсберге, под Берлином.

— Ночным поездом можешь и домой иногда съездить, — уговаривала агентша. — Мать у тебя умерла вот уже полгода как. Что ты там вообще, в этой дыре, делаешь? Где это такое находится?

Лена, видя перед собой длинные ноги, на полдня слетала в Берлин. И получила роль.

— Три месяца я буду сниматься в сериале, — сообщила Людвигу. — В Берлине.

— Жаль, что матери не узнать об этом, — ответил вместо Людвига Дальман. А Людвиг, стоя на холоде у ступенек в саду, произнес одно только слово: «Жалко».

Через два дня у него в руках был контракт на должность статиста в Оперном театре. Правда, фамилия написана с ошибкой, но зато к работе можно приступать немедля. В это время года многие болеют, поэтому администраторша из актерского отдела позаботилась о нем тотчас же. Пятьдесят марок за каждую репетицию, пятьдесят марок за каждый выход. Определила его на «Аиду». В репертуарном плане двадцать шесть представлений, так что заведующий труппой будет счастлив заполучить такого вот Людвига. Люди с такими вот лицами им не часто попадаются.

— А какое у тебя лицо? — заинтересовалась Лена.

— Кажется, красивое и непроницаемое — так она, вроде, сказала.

— Ага. А у самой декольте до пупка, на столе плюшевый медвежонок и на компьютере вазочка с конфетками!

— Точно, — подхватил Людвиг, — и еще шарфик вокруг шеи. А тебе это откуда известно?

— Я вообще-то в театре тоже работала, — фыркнула Лена. — Знаю таких. Завидят мужчину — очки снимают, и с первых слов растекаются медом: может, это судьба? Или хоть один обеденный перерыв! Такие умеют губы подкрашивать, не глядя в зеркало, и при этом еще гороскоп расскажут на ближайшее десятилетие. А подробности, говорит, сообщу тогда, когда вы ко мне домой заглянете на чашечку чая или на винца глоточек!

— Да, но при этом весьма любезна. Я ведь и пришел к ней по знакомству.

— Как? По какому-такому знакомству?

— От Мартины.

— Какой-такой Мартины?

— От твоей Мартины, — ответил Людвиг.

А та в ателье работает помощницей. Мать очень больна, и Мартина хочет быть к матери поближе.

— Да? А бэбифон она берет с собой на работу?

Лена яростно схватилась за пуговицу на Людвиговой рубашке, крутит-выкручивает. Развернулась, поднялась к себе в комнату, пора и в Берлин собираться. Так, брючный костюм, блузочка, юбочка и два пуловера, три маечки, потом двоечка, трусиков семь штук, лифчика два — хватит, теперь бикини, носочки, колготочки, еще туфли на высоченном, и никакой пижамы, зато пара тренировочных и большое-большущее банное полотенце. Людвиг позвонил вечером, слышно тяжелое дыхание. Курит? Вздыхает? Честное слово, не разберешь.

— Ты во сколько завтра уезжаешь? — его вопрос.

— Очень рано, — ответ.

— Тогда ложись спать. И еще — позвони из Берлина.

И улыбнулся в трубку! Нарочно для нее. Вот что она расслышала. А тут он и нажал на рычаг, разъединился. Разъединился, а почему бы им утром не встать в одно и то же время?

Ночью сильный снегопад.

Наутро одна-одинешенька пошла на вокзал. Да, Людвиг скоро тоже отправится на репетицию. В один день начинают они новую жизнь. Каждый для себя. Вот где опасность — ею допущенная намеренно, Людвигом из равнодушия. Так?