Магнус Флорин - Сад

— А это что в таком случае? — Садовник подводит Линнея к жабнику необычайной формы, который, поди, уж точно не записан в «Систему» [9] Имеется в виду труд Линнея «Система природы» («Systema naturae»). . — Существует он или нет?

— Садовник! Поэт преувеличивает и преуменьшает, он иначе не может, — отвечает Линней. — Но в реальности все имеет свою законную величину. Еще поэт пробует соединять разные элементы, чтобы создавать новые образы. Сюда и относятся твои кентавры. Конь и человек — естественные формы в мире природы. А вот кентавров в реальности не существует. Они живут лишь в фантазии. Твой жабник, на первый взгляд, нечто особенное, ни на что не похожее. Но присмотрись — и ты убедишься, что это отнюдь не новый вид, а просто вариант, разновидность в пределах своего вида.

— Однако ж мулы и лошаки существуют, — говорит садовник. — Я их видел.

Опять уезжают ученики — Спаррман и Тунберг.

Начало июня. Ночь. Безветренно. Тепло. Линней просыпается, сна ни в одном глазу. Чтобы заснуть, напевает песенку. Какие, бишь, там слова? «В безгрешном поко-о-о-е… в безгрешном поко-о-о-е».

Вот так, с самого начала:

«Сидели два друга…»

И под конец:

«Что им мешало? — До-о-о-ождь».

Этой ночью Линней так и не уснул. Утром он выходит из дома, ведет садовника к давешнему растению.

— Дело вот в чем, — говорит он садовнику, — Создатель дозволяет природе иной раз как бы повеселиться. Оттого-то различие меж растениями бывает двоякого рода. Одно — подлинное, оно и лежит в основе многообразия, сотворенного премудрой рукою Всемогущего. Другое же различие, являющее себя в разновидностях наружной оболочки, есть шутка природы. Им-то и умеют пользоваться садовники. Поэтому я различаю виды подлинные, созданные всемогущим Творцом, и твои аномальные образцы. Первые имеют для меня величайшую важность, во внимании к их создателю. Вторые я отвергаю, по причине их создателей. Первые существовали и существуют от начала мира. Вторые, то бишь чудовища, могут похвастать лишь короткой жизнью. Твое чудище не даст потомства.

Ребятишки носятся туда-сюда по Уппсальскоп равнине. Снуют стайкой в разных направлениях, безо всякого плана. Линней стоит не шевелясь, покачивается на пятках, смотрит в окно на ребятишек. Ничего не понимает. Обращается за помощью к итальянской подзорной трубе. И видит воздушною змея, который мечется на ветру над Уппсальскоп равниной, за ним-то вдогонку и бегает ребятня. Змей парит высоко, красиво, то вдруг замирает на лету, как ласточка, то стремительно мчится вниз, к детям, однако вовремя сворачивает. У Линнея перехватывает дыхание, змей набирает высоту, но как- то боком и застревает в ветвях дуба. Тишина. Линней делает шаг в сторону, переводит дух.

Ребятишки обступают дуб. Линней хочет сойти вниз, сказать садовнику, чтобы помог им. Обводит взглядом сад и замечает, что садовника швыряет из стороны в сторону. Ветер бушует.

Сухая листва липнет к стене. Линней щупает оконное стекло, прогнувшееся внутрь. Хочет подать садовнику знак. Но тот занят своими делами.

Линней:

— Бывают разновидности столь непохожие, что, хоть они и образуют один вид, ботаники отнесли их к двум разным видам, например Polygonum amphibium , гречиха земноводная, в воде она плавучая, а на суше — прямостоящая, или восходящая.

Линней предостерегает ботаников от склонности воспринимать разновидности как новые виды, ведь от этого количество видов растений чрезмерно возрастает, ибо никакие пределы не соблюдаются.

Линней садовнику:

— Ты — центральная фигура, а я на периферии. Садовник:

— Я этого не разумею.

Иногда студенты просят Линнея рассказать о поездке на Север. В таких случаях Линней недовольно хмурится. Студенты принимают его недовольство за смущение, какое испытывает герой, когда речь заходит о его подвиге. Но Линней знает, причина его недовольства кое в чем другом.

Особенно досадно, когда студенты просят рассказать о плавании из Сёрфолла к мальстриму, морскому водовороту.

Один только Линней знает, что этого плавания не было.

Так же и с финном Кайто. Его здесь никогда не было.

А студентам хочется, чтобы он вновь описывал быстрые потоки талой воды, вынуждавшие его сходить с тропы, босиком брести по опасным болотам и, скинув одежду, преодолевать холодные стремнины.

Линней рассказывает, стыдясь той живости, какую обретает его повествование. И не то чтобы досадует на вымысел. У вымысла были свои причины. Его тревожит, что он выпустил в мир нечто несуществующее.