Артур Миллер - Представление

— Неужели непонятно? А вдруг его мать умирает? Она еще не старая, значит, что-то стряслось.

— Я свяжусь с французским посольством. Они кого-нибудь к ней направят. Вы должны остаться! Иначе и быть не может! Где она живет? Пожалуйста, дайте мне ее адрес, и я позабочусь, чтобы к ней вызвали врачей. Так нельзя, мистер Мей! Герр Гитлер впервые в жизни выразил такой…

— Я еврей, — сказал Гарольд.

— А он что на это? — потрясенно спросил я.

Почувствовав мое волнение, Гарольд поднял глаза. Мне стало интересно, не это ли и было целью его рассказа: не только описать свое бегство из Германии, но и откреститься от связи с Гитлером? Уж очень счастливо расплылось в улыбке его мальчишеское лицо под гладкими, разделенными строгим пробором волосами.

— А он сказал: «Как поживаете?»

— Как поживаете? — почти завопил я в полнейшем замешательстве.

— Вот именно. «Как поживаете?» Отшатнулся, будто ему в грудь пальнули из духового ружья, и сказал: «Как поживаете?» И выбросил вперед руку. Разинул рот. Побелел. Я думал, он в обморок грохнется или в штаны наложит. Даже жалко его чуточку стало… Я и руку ему пожал. А он перетрусил так, словно увидел привидение.

— Что он хотел сказать этим «как поживаете»? — поинтересовался я.

— Понятия не имею, — уже серьезно ответил Гарольд. — Я сам не раз об этом думал. У него было такое лицо, будто я упал на него с потолка. Он испугался, это было видно. Прямо до чертиков. Оно и понятно: ведь он притащил к Гитлеру еврея. Евреи для них были вроде заразы, чего я до недавнего времени толком не понимал. Но, сдается мне, его еще что- то испугало, не только это.

Он на мгновение замолчал, уставившись на пустой стакан из-под содовой. Тротуар за окном заполнялся офисными служащими: день подходил к концу.

— Вспоминая, как мы познакомились в Будапеште и что было потом, я спрашиваю себя, уж не потянуло ли его ко мне. Я не о сексе; он вообразил, что я для него эдакий пропуск, дающий право на личное общение с Гитлером, чего удостаивались только очень важные персоны, а кроме того, насколько мне известно, в этой новой школе он приглядел себе теплое местечко. А я теперь в некотором смысле был наделен властью — я начал это понимать по дороге к профессору, — в машине Фуглер вел себя со мной как с особой, более высокой по положению, a ког- да профессор вышел и сказал, что я кошерный , стал открыто заискивать. Было в этом что-то жалкое.

— Не забывайте, — после долгой паузы продолжил Гарольд, — в то время мы еще не знали о концлагерях и всем прочем.

И замолчал.

— Что вы хотите этим сказать? — спросил я.

— Ничего. Просто я… — Он осекся. Через мгновение поднял на меня глаза и сказал: — Если честно, не такой уж он плохой, этот Фуглер. Просто безумный. Совершенно безумный. Они там все были такие. Вся страна. А может, вообще все страны, откровенно говоря. В какой-то степени. Когда я вижу сегодняшний Берлин, в кашу перемолотый бомбеж- нами, и вспоминаю город в то время, когда на тротуарах ни единого фантика не валялось, мне хочется спросить: «Как такое было возможно? Что с ними случилось? Что-то же случилось. Но что?»

Снова повисло молчание.

— Я ничуть их не оправдываю, но, когда Фуглер сказал «Как поживаете?» — словно мы давным-давно не виделись, я подумал, что эти люди живут во власти иллюзий. И вдруг оказывается, что тот, кого он считал равным себе, — еврей. Вы, конечно, можете сказать, что эти иллюзии стоили жизни сорока миллионам, но все равно это были иллюзии. Если честно, то, по-моему, все мы такие — витаем в облаках. Эта мысль не покидает меня с тех пор, как я уехал из Германии. Уже десять с лишним лет как я вернулся на родину, но все равно ломаю над этим голову. Немцы, как ни одна другая нация в мире, любят, чтобы все было тип-топ. Практичные люди — а не видят дальше кончика носа. И лелеют свои менты.

Он посмотрел на улицу.

— Гуляя по городу, невозможно отделаться от мысли: а мы разве не такие же? Может, и мы грезим наяву? — Он указал на уличную толпу. — Они о чем-то думают, во что-то верят. Как знать, имеет ли это отношение к реальности? Мне теперь кажется, все мы — персонажи песенок да романов, а к реальности возвращаемся только тогда, когда кто-нибудь кого-нибудь убьет.

Несколько минут мы молчали, потом я спросил:

— Значит, выбрались вы без проблем?

— О да. Видимо, они были рады, что обойдется без ненужной огласки. Мы вернулись в Будапешт и катали тур до тех пор, пока немцы не вошли в Прагу, а потом поехали домой.