Анатолий Байбородин - Озёрное чудо

— Сломалась тележка!.. — потом проворчала, похоже, с родительского голоса: — Ходите, просите, самим надо иметь. У нас не магазин железный…

Бойко отчитав, нырнула с ярко крашенного забора в глухую ограду, откуда, проснувшись, удавленно и хрипло рыча, взлаял цепной пес, пытаясь пропихнуть в подворотню слюнявую морду.

Иван брел домой очумелый, словно его неожиданно, ни за что, ни про что оплескали помоями с ног до головы. Как обычно припоздав, завертелся на языке, прожигая насквозь, хлесткий ответ: декать, тебя, дева, понос случаем не прохватит с этих яблок?!

— Господи ты мой, милостивый, куда же мы катимся?! — неожиданно в голос простонал Иван, хлопнув себя по лбу. — Ну, ладно, взрослый, порченый, а у ребятишек-то откуда такая зараза?! Это же страшно, коль уж дети, у которых и молоко-то на губах путем не обсохло, смалу порченные… Слава Богу, хоть наша-то Оксана не такая растет…

Вот эдак Иван и признакомился с Лилькой Пугачихой, и больше ничего в их доме не одалживал; жили в соседях и другие хозяева… мир не без добрых людей.

Потом он, конечно, смикитил, с чьего голоса пела Лилька Пугачиха. Отец ее, приземистый, корявый, с жарко пышащим, круглым лицом, так в деревне и прозываемый Петя Красный, — встречаясь с Иваном возле водокачки либо на озере, где заливал бидоны водой и отвозил в люльке мотоцикла, — все пытался завести душевный разговор, но красное, одутловатое лицо его, выдавая чуть притаенные помыслы, так ехидно ухмылялось над ученой голытьбой, что у Ивана отпала всякая охота не то что по душам толковать, а и словцом перебрасываться.

Лильку же, Оксанину подружку, Иван то жалел, то в сердце копилось глухое, мстительное чувство.

— Почему ты все Пугачихе раздаешь?! — корил Иван дочь. — Надо же маленько-то поумнее быть. Сколько уже ручек перебрали, карандашей, тетрадок, — всё Лильке уперла.

— Она мне тоже все дает, вотушки, вотушки! — снова огрызнулась Оксана, глядя в пол и едва сдерживая плач; но Иван, распалив душу, ничего уже не чуял, а лишь дивился настырности и непонятливости своей дочери, гадая при этом: и в кого она такая непутная уродилась?.. Да уж в мать, поди, в ее родову, — там не-путь на непуте.

— О-о-ой, ой! Не свисти, дорогуша, знаю я твою Пугачиху: за копейку удавится… Да Господь с ним, с клятым рублем, хотя мы с матерью еще деньги не печатаем, но надо же… надо же маленько-то беречь свое. Люди за копейку горбатятся, надо же это понимать, беречь… А что вы с Пугачихой сегодня дома утворили?! Та, зараза, хитрая, к себе-то шибко не зовет…

— Брось, отец, пусть ребенок спокойно поест, потом будешь свои морали читать, — Ирина восстала за дочь, да поздно — Ивана понесло.

— А-а-а, говори не говори, все бестолку! Что в лоб, что по лбу!.. Меня, вон, отец пошлет куда, так в лепешку, бывало, расшибешься, лишь бы ему угодить. Глазом, бывало, поведет, уже несешься сломя голову, а и сам, бывало, не ведаешь, куда и бежишь… А попробуй зубы выказать — уши с корнем выдернет. Вот и почитали, боялись… А нашей — слово, она тебе десять поперек, — Иван сердито глянул на понурую дочь, — Такие все, паря, умные стали, некого… послать, — он чуть было не сматерился. — Я такой-то был, уже вовсю дома помогал. А нашу заставь-ка полы мыть?! А заставишь, так не рад будешь, — казарму можно выскоблить и вышоркать, пока она три половицы вымоет. Да и те надо перемывать, — грязь разотрет… Я годом постарше был, так с отцом уже и в лес ездил по жерди… сено косил, копны возил… А летом каждый Божий день на рыбалке. Мать в потемках силком поднимет с постели, весла в зубы и дуй… Спать охота, — вечером же с дружками набегаешься допоздна, — и вот сидишь в лодке, клюешь носом. Весь промокнешь, промерзнешь насквозь, а вечером ведро рыбы домой прешь. Не для забавы рыбачил, а уж с первого класса семью рыбой кормил… А Оксану мы извадили, — накинулся Иван на жену. — Привыкли: неженки да поцелуйчики. Посуду надо мыть — ладно, завтра помоет, пусть ребенок спит, притомился… за ужином ложкой махать… А как она потом изнеженная жить будет? Думаешь, она нас добрым словом помянет?! Ее же затыркают, заклюют, как дурочку последнюю. Я такой-то побойчее был…

— Да ладно тебе, разворчался, как старый хрыч…

— А-а-а!.. — Иван раздраженно махнул рукой. — Бог с вами, как хотите, так живите!..

— Ничего, ничего, она у нас умненькая растет, — Ирина притиснула к себе дочь, сидящую подле, и жалостливо огладила ее русую голову. — Ешь, Оксаночка, ешь…

— Во-во, кушай, кушай, никого не слушай.