Анатолий Байбородин - Озёрное чудо

— Не приведи бог такую бабу! — хоть и не видел Ванюшка брата в горничной теми, но живо вообразил, как Илья перекрестился. — Я бы такой жене на другой день после свадьбы рога обломал. Знай, баба, свое кривое веретено… Мне, Фая, боцман в юбке не нужен. На корабле всю плешь переел… Нет, Фая, я подкаблучником не буду. Этот номер у нас не пройдет. Я не брат Степан… Тут уж лучше разойтись, как в море корабли… Помню, приехал после флота в Бодайбо к Степану. Перед отъездом посидели с братом, песни семейные спели. Ну, брат мне в чемодан всякого барохлишка насовал: верблюжий свитер, брюки, полуботинки, бельишко, потом харчей подкинул: тушенки, сгущенки, кофе растворимое… И тут Августа с работы грянула. «Победа» у ей служебная, водитель, — всё как у путней. Посидела с нами маленько, открывает мой чемодан, глянула и… как давай оттуда все выбрасывать на диван. Накинулась на Степана: дескать, ты у меня спросил, что положить?! Степан начал было права качать, Августа хвать подлокотник от дивана и по башке его. Легонько, конечно, но… Брат, гляжу, весь сник и молча ушел спать в боковушку. Ну а я собрался и отвалил в заежку ночевать. Сказал ей на прощанье пару ласковых…

— Да вашей семейке не ругать бы Августу…

— Кто ее ругает?! Мать с отцом души не чают.

— Не ругать бы, а в ноженьки поклониться, что вашего Степана в люди вывела. Можно сказать, осчастливила.

— Во-во, и мать Гутю хвалит…

— А тут бы запился, загулялся…

— Почему сразу: запился, загулялся? Так уж все в деревне и пьют?!

— Да хоть поживет в достатке, по-человечьи.

— Живут они, конечно, богато, одного птичьего молока ишо нету, но что это за жизнь у Степана?! Врагу бы не пожелал. Он же перед сном топает строевым шагом к дивану, где Гутя спит; руку под козырек: «Ваше сковородне, Августа Николавна, дозвольте законному супругу к Вам прилечь… приналечь…»

— Тише ты!., конский врач… дети услышат!

— Да они уже спят без задних ног.

— Малой тихий-тихий, да в тихом омуте все черти водятся, — проворчала молодуха. — Себе не уме… Может и подслушать.

— Ванё-о… спишь? — спросил Илья.

Ванюшка хотел было ответить: «Сплю, братка…», но промолчал, лишь старательнее засопел, причмокивая губами.

— Спи-ит, как сурок.

Сердито забурчали пружины панцирной сетки, и в лад ей проворчала молодуха:

— Отстань, Илья, не лапай!.. Привык со своими… племенными телками…

— Ревнуешь? — усмехнулся Илья и тихонько, насмешливо пропел. — Ты не ревнуй, дорогая, к Черному морю меня…

— Нет, давай о деле поговорим…

Брат устало зевнул.

— Пресная ты, Фая, и сухая, как зачерствелая лепешка…

— Зато твои ухажерки — горячие ватрушки из печи. Ни стыда у них, ни совести…

— Какие ухажерки?! Кого ты плетешь?! Намантулишься, до кровати б доползти. Ухажерки… Ох, надоело мне твое бурчание. Как старая баба ворчишь… Пойду в тепляк [16] Тепляк — летняя изба. спать. Душно мне здесь…

— Нет, давай поговорим. Надо же что-то решать. Я тут жить не могу.

Илья занервничал, поднялся с кровати, присел на краюшек.

— Вот ты все талдычишь — кочевать, а на кого мы Таньку с Ванькой оставим?!

— Кстати, ты вечно в разъездах и не знаешь, что они мне все нервы истрепали?!

Ванюшка мстительно затаился на своем топчане, скрадывая всякое слово про него и Таньку.

— Что вас мир не берет?.. Ребята послушные…

— Ага, послушные… Маленький — звереныш, не знаешь, что от него ожидать, чего он еще выкинет.

— Ванька-то?! — изумился Илья. — Тихоня… Бывало, не видать, не слыхать. Сидит в уголочке, из чурочек избушки ладит. Потом рисовать начал… Ох, девушка, не знаешь моих братьев — Егора да Алексея. С теми бы ты по-другому запела… Это они сейчас остепенились, а то бывало… Ладно, Степан — сызмала сердечник, потому и смирный, а Егор с Алексем, бывало, на Масленицу выйдут, дак вся братва деревенская дрожит. Попробуй поперек дороги встань… Идут, колоброды, по деревне, культурно отдыхают: кому поленицу дров раскатают, кому калитку гвоздями заколотят, либо шапку на трубу оденут, — хозяин печь растопит, весь дым в избу. Смекнет, лезет на крышу, матерится… Не-е, Ванька-то еще подарок…

— Ага, подарочек!.. — фыркнула молодуха. — Не знаешь ты своего брата. Он ведь, Илья, и на руку нечист… Третьего дня взяла в сельпо два-кила чернослива, пряников, конфет, ну и припрятала, — подальше спрячешь, поближе возьмешь, — так нет же, нашел… Сегодня сунулась в буфет, гляжу: мамочки родные, мешочки-то совсем отощали, — вытаскал… Но я теперь на мешочки хитрые узелки завязала, и себе на бумажку срисовала. Чтоб видно было…