Рене Фалле - Париж в августе. Убитый Моцарт

— Я тоже! — почему-то по-английски подхватил Брюно.

— Гусиная печенка! — скомандовал Омер.

Ладонь Уилфрида на талии Кароль была просто обжигающей.

— И не стыдно вам, Уилфрид, танцевать со мной? Ведь всем этим девушкам лет по двадцать пять.

— Это у них пройдет.

— С ними я чувствую себя неуютно. Уж очень они хорошо подобраны. Хоть одна была бы уродиной.

— Омер против.

— Кто такой Омер?

— Кто такая Кароль?

Она грустно улыбнулась:

— Я танцую. Я пью. Я улыбаюсь. Что вы можете подумать обо мне?

— Что вы так поступаете по принуждению и против своей воли.

— Да, но… но как вам объяснить? Мне нравится танцевать, пить шампанское и улыбаться. Это отвратительно.

— Нет, Кароль, ведь вы же не умерли.

— Не произносите этого слова.

Он почувствовал, как задрожала рука, которую он держал.

— Мне необходим шум, — снова заговорила она. — Так же, как и им. Оглушительный, непрекращающийся шум.

— Громче проигрыватель! — крикнул Уилфрид.

— Может, я слишком много выпила?

— Не думайте об этом. Слишком много выпить невозможно. В этом, может быть, наше единственное превосходство над животными. Омер очень заинтересовался вами.

— Вот интересно, почему бы это. В его распоряжении целых пять девушек.

— Вы — шестая, и вы не в его распоряжении.

— Мне сорок лет, Уилфрид. Мне кажется, будь я мужчиной…

Он рассмеялся.

— Не становитесь им никогда. Это очень грустно.

Уилфрид подошел к Омеру.

— Уилфрид, мне скучно.

— Ты прав. Все интересное — впереди.

— Я могу потанцевать с Кароль?

— Хоть всю жизнь.

Омер пригласил Кароль. Нэнси принесла из машины транзисторный приемник и слушала его, сидя на верхней ступеньке лестницы. Уилфрид подсел рядом.

— Вы позволите?

— Я слушаю новости.

— Зачем?

— Хочу узнать, как дела на Бирже.

А вдруг сейчас скажут что-нибудь о Норберте. Уилфрид пальцем дотронулся до бедра Нэнси:

— Можно?

— Как хочешь.

Вот растяпа, уронил приемник, который, запрыгав по ступенькам, докатился до вымощенного плитками пола и замолчал.

— Я в отчаянии.

— Неважно. Это приемник Брюно. И нужен он только, чтобы узнавать биржевые новости.

Уилфрид обнял Нэнси.

— Мне жаль вас, Омер.

— Почему, мадам Эйдер?

— Зовите меня Кароль.

— Почему, милая Кароль?

— Потому что однажды вы покончите жизнь самоубийством.

— Я бы очень хотел, но это невозможно.

— Почему?

— Потому что это уже сделано.

— Вы в плену своих парадоксов. Вы в них потеряетесь. Чем вы занимаетесь в жизни?

— Убиваю себя. Я убиваю себя, а для вас повторю, что я — очень крупный хирург-стоматолог. Да, корчеватель зубов. Я ненавижу зубы. Я бы хотел жить в мире птиц. Вы, Кароль, красивая, даже несмотря на то, что у вас есть зубы. Очень красивая.

— Потому что я — шестая.

— Шестая?

— Здесь пять очень молодых и чрезвычайно милых девушек. И, к тому же, еще одна женщина, не предусмотренная программой. Вот, может быть, почему я этим вечером оказалась красавицей.

Она почувствовала, как ей в спину впились ногти Омера.

— Вы спали с Уилфридом, мадам Эйдер?

— Нет.

— Нет?

— Совершенно верно.

— Если бы это было так, я первым бы оценил все остроумие такой необычной ситуации. Но вы дурачите меня, вы оба, потому что он такой же мистификатор.

— Омер, ваши ногти.

— Как бы я хотел иметь возможность убить вас. Но, увы, результатом этого невинного развлечения будут тюремные стены.

— А что такое для вас тюрьма?

— О, моя любовь, это значит потерять свое тело, а я еще очень хочу погулять с его помощью. А вы нет?

— Не прижимайте меня так сильно. Если вам у себя на груди нужно непременно чувствовать живое существо, позовите Нэнси или Люси.

— Мадам Эйдер, я охотно послал бы анонимное письмо мсье Эйдеру.

Она отшатнулась от него, едва заметная улыбка пробежала по ее губам:

— Да, вы можете это сделать.

— Я опасное создание, Кароль. Я — ядовитое растение, поганка, мухомор.

— Вы хвастаетесь, Омер. Вы самый обычный человек, немножко неудачник.

Он спокойно прижал ее к себе, укусил прядь волос на затылке.

— Как жарко, — пожаловался кто-то.

— В самом деле, этот камин просто невозможен.

Уилфрид и Фрэнк беседовали, сидя за столом, заставленным бутылками. Лелио горланил заупокойную мессу, вытянувшись на столе, как в гробу и поставив по бокам свечи. Девушки танцевали босиком. Брюно ел оливки, стараясь выплевывать косточки как можно дальше.

Все вышли на улицу. Ночь была на редкость мягкой и ясной. Лунный свет окрашивал молчаливый сад в голубые тона. Статуя 1900 года взирала на приближающуюся толпу пустыми зрачками. Посреди крошечного бассейна, распускаясь, как цветок, булькал фонтанчик. Этот величавый покой покорил их, и все улеглись на траву с чувством благодарности за такую возможность. Фрэнк зарылся в траву лицом. На колокольне отбили время: два часа.