Жан-Филипп Туссен: Месье

В день их приезда, под вечер, возле освещенного дома, из которого через открытые окна доносились далекие голоса, Месье с мадам Понс-Романов сгребали опавшие листья в саду. Потом они убрали грабли, навели в сарае порядок и отправились в дом, где она представила ему немолодую пару, а затем, не прерывая беседы, поднялась на второй этаж. Зайдя в свою комнату, она пальчиком оттолкнула Месье и, томно закрывая дверь перед самым его носом, сообщила, что сейчас переоденется - надо думать, в юбку.

Поскольку комната его помещалась этажом выше, а лестница полнилась гулом шагов, Месье, не зная, куда податься, предпочел остаться на месте; он расхаживал взад-вперед по коридору, а дойдя до лестничной площадки, перегибался через перила и глядел вниз. Потом, испугавшись, что его застанут слоняющимся без цели, взял с полки книгу и сел на укромный стул в углу возле комода. Книгу он положил на колени и открыл для вида, на случай, если кто-нибудь подойдет. Кем-нибудь оказался, разумеется, Кальц, вдруг возникший перед ним в первоклассном костюме, первозданной белизны рубашке и безупречной бабочке; чем ничего не делать, сказал он с головой погруженному в чтение Месье, не лучше ли спуститься к другим гостям. Оторвавшись от книги, Месье поставил ее на место и попросил Кальца подняться с ним наверх, в его комнату, за галстуком, тем самым, "предметом всеобщей зависти", но Кальц ответил, что сойдет и так, и более того, пока они спускались, посоветовал ему вовсе не носить этот галстук, уж больно чудно он смотрелся с желтым свитером.

Супруг мадам Понс-Романов, имевший, по-видимому, какое-то отношение не то к экспорту, не то к импорту и как раз рассказывавший о своих делах, вел разнообразную биржевую и финансовую деятельность, хотя сказать точно, в чем именно она заключалась, не мог никто, включая его самого, если судить по тому, что он говорил. В гостиной перед камином пили аперитив многочисленные друзья Романовых и в их числе две знаменитости: заместитель министра - о существовании такого портфеля Месье и не подозревал - и один американский ученый, еще не прибывший. Когда мадам Понс-Романов, упрятав волосы в целомудренный пучок, спустилась в расклешенной юбке к гостям, ей представили тех, с кем она не была знакома, - вереницу женщин и мужчин, последние при этом вставали. Заместитель министра был человеком суровым, одетым строго, с черными-пречерными зализанными волосами, в толстых роговых очках, за которыми мерцал непроницаемый взгляд, из тех, что ломают карьеры. Он слегка изогнулся, целуя ручку мадам Понс-Романов, скорбным голосом произнес, что счастлив познакомиться. Засим поддернул брюки и с самодовольной полуулыбкой погрузился в глубокое кресло. Во все время аперитива он сидел выпрямившись, чуть склонив голову набок, благожелательно прислушиваясь к разговорам и время от времени поднимая на присутствующих глаза магараджи.

Пока Месье (глаз не поднимая) любовался исподволь качеством кожи собственных ботинок - один из них он, закинув ногу на ногу, ухитрился выставить на свет, - Романов, развалившись в кресле, объяснял со знанием дела, держа стакан виски в руке, хлопавшему глазами заместителю министра, что, по сообщениям журнала "Восток-Запад", беспристрастность которого может подвергнуть сомнению разве что отпетый коммунист, на территории Советского Союза введен в строй целый ряд новых радарных установок, в том числе в Оленегорске, Печоре, Сарышагане, Ляки и Пушкино. В Красноярске, кажется, тоже, добавил он, чтоб ничего не упустить, в то время как стоявший рядом Кальц, избрав себе в слушательницы пожилую даму, рассказывал ей о своей книге.

Поднявшись после ужина в свою комнату, Месье не стал ложиться. Нет. Он потушил свет и, стоя босиком у окна, некоторое время смотрел в сад, где прямые аллеи перемежались темными лужайками. Потом, когда погас последний огонек и весь дом погрузился во мрак, он открыл окно и, глядя поверх черных крон в небо, тщетно пытался представить себе искусственные спутники, оставляющие сплошной светящийся след.

Месье, он тоже по-своему упрям.

На другой день в саду перед террасой Романовы угощали гостей шашлыками, зажаренными на мангале-автомате. Всякий раз, когда световой сигнал загорался над одной из двенадцати секций прибора, готового, казалось, взлететь под напором скопившегося внутри дыма, Романов, с трудом поспевая за ходом событий, с полотенцем за поясом и вилкой в рукавице, доставал шампур из печи, заменял другим, опускался на колени проверить термостат и неуверенно поворачивал ручку хронометра соответствующей секции. Приготовленный на скорую руку обед подавали - как это мило! - без всякой сервировки. На красновато-коричневой с золотистым отливом скатерти стояли два непритязательных подноса, на одном - приправы, горчицы, корнишоны, перчики, майонезы, соусы беарнские, острые, сладкие, томатные и мадеровые, на другом - тарелки стопкой: всё так запросто, что просто чудо. Кальц сидел на нижних ступеньках лестницы, сняв пиджак и расстегнув ворот. Слегка откинувшись назад, он беседовал с заместителем министра об итальянском кино. Я, знаете, давно уже не был в кино, говорил тот. Феллини, не унимался Кальц, Коменчини, Антониони. Антониони, прибавил он, ах, Антониони. Послушайте, у меня нет времени ходить в кино, отмахивался суровый чиновник. К сожалению, у меня тоже, признался Кальц. Так они жаловались друг другу и все сильнее огорчались и в конце концов надумали бросить работу.