Джон Уэйн - Малое небо

Утки качались на воде, как игрушечные лодки. На самом деле там были утки и селезни. Он знал про это. Только никогда не увидишь, как они занимаются этим. Может, ночью, как люди. Самое удивительное в селезнях их окраска, перышки так и переливаются на свету, пока они плавают. Пятна бензина на гладкой мутной воде. Заросли высохшего камыша зимой.

Почему так весело кормить уток? Бросишь им хлеба, и они начинают отнимать его друг у друга, нырять за ним. Порой ему казалось, что какой-нибудь утке почти ничего не доставалось; те, что проворнее и смелее, выхватывали корм прямо у нее из-под носа. Тогда он принимался бросать хлеб специально для той, невезучей. Если же ей все равно не перепадало, он хитрил - бросал несколько кусков подальше от стаи, чтобы невезучка подплыла туда, а уж там ей свобода. Интересно - бросишь кусочек вбок, а утка за ним, как за магнитом. Все равно что шахматные фигуры переставляешь. Или все равно что бог. Бог может выбрать кого-нибудь и повести его одной дорогой - где болезнь подстерегает, или другой - где счастье ожидает. Так и здесь. Захочешь - можно заставить утку оторваться от стаи и стать доброй. А захочешь - можно сделать, что она разозлится. Гоняй ее по пруду и все время бросай кусочки хлеба впереди нее, но чуть дальше, чтобы она не сумела их сразу схватить: пока подплывет - они уже утонули. А бедняжка плывет и плывет голодная. Бог тоже мог бы так сделать, если б захотел. Но утки не умеют молиться. А если б умели, что бы они просили?

Он - вроде как бог, но он будет добрым богом. Утки привыкнут к нему и поймут, что раз Дэвид бросает им хлеб, так это для того, чтобы они ели, а не для того, чтобы заставить их гоняться за кормом. И тогда на крошечном пятачке вселенной, на круглом пруду с густым камышом, восторжествуют добро и справедливость.

Он расскажет об этом папе. Папе понравится его план. Если только они увидятся когда-нибудь, он непременно ему скажет: пруд с утками счастливое место. Это я так сделал. И тогда папа обязательно улыбнется ему.

- Спасибо, дорогая, я не голоден, - сказал Филип Робинсон жене. - Я подумал, что тебе, вероятно, будет легче не ждать меня с ужином, и перекусил по дороге.

- Я держала для тебя ужин на огне, - сердито бросила она в ответ. Безусловно, если бы не гости - Кит и Элис Доултон, - жена обрушила бы на него огонь всего оружия, которым располагают женщины.

- Прошу прощения, - улыбнулся Робинсон гостям. - Дженифер, надеюсь, объяснила, почему я задержался.

- Там что-то приключилось с Артуром Джири, - ответил Кит Доултон, спокойный коротышка, куривший трубку под стать его росту.

- Надеюсь, сейчас он уже в безопасности, - подхватила Элис Доултон, стараясь по мере сил разрядить обстановку. Ей было абсолютно безразлично, что случилось с Артуром Джири, безразличие это проглядывало в каждом ее слове, как проглядывают сквозь тонкий лист бумаги буквы, напечатанные на обратной стороне. - Вам удалось успокоить его?

- О, в этом не было никакой нужды! - воскликнул Робинсон, наливая себе изрядную порцию виски. Он старался не смотреть на жену. - Его спокойствию позавидуешь.

- Я так поняла, что он не соглашается покинуть вокзал, - продолжала Элис. - Мы уж представили себе, как он воюет с полицией.

- Никто и не пытался силой выпроводить его оттуда, хотя бы потому, что никто не знает, что он проводит там дни и ночи напролет.

- Никто, кроме тебя, - ядовито вставила жена.

- У нас же свободная страна, - бесстрастно заметил Доултон.

- Сумасшествие не имеет никакого отношения к свободе, Кит. - Виски придало Робинсону смелости, он говорил отрывисто и уверенно.

- Сумасшествие? - Глаза Доултона округлились. - Полагаете, даже так?

- А мне послышалось, вы сказали, что он совершенно спокоен, - вмешалась Элис Доултон.

- Ну и что же, все зависит от того, о какой форме сумасшествия говорит Филип, - сказал ее муж. - Как известно, при некоторых формах больной внешне абсолютно спокоен.

- У него маниакальное состояние или еще что-нибудь? - спросила Элис Доултон. - По-моему, скорее всего, он нарочно придумал какую-нибудь небылицу и заморочил Филипу голову.

Естественно, думал Робинсон, у такой женщины на все готовы словесные клише. Откинувшись на спинку кресла, он разглядывал своих гостей, полуприкрыв глаза, испытывая почти наслаждение от острой неприязни к этим людям. Миссис Доултон была тощей, похожей на птицу, нос клювиком, таких в юности называют "малышка", "живчик". Ее миниатюрная фигурка весьма гармонировала с коротенькой фигуркой мужа; парочка эта, казалось, выпорхнула на прогулку из кукольного домика. Они сидели в деревянных позах, словно игрушки, и были готовы болтать о Джири так же, как о сенсации, вычитанной из газет.