Бен Шервуд - Человек, который съел «Боинг-747»

— Любовь — на шестьдесят пять, — загадочно улыбнувшись, сказала Мэй и поцеловала мужа в щеку.

— На шестьдесят пять, — так же загадочно повторил он, заглядывая ей в глаза.

Это был их тайный пароль. Короткая фраза словно переносила Эрли и Мэй куда-то далеко во времени и пространстве. Мир вокруг них словно исчезал, и, оставшись наедине друг с другом, они могли вновь ощутить всю полноту и свежесть чувства, которое связывало их друг с другом уже тридцать пять лет.

Откуда-то издалека до слуха Джей-Джея донеслись первые, еще глухие раскаты грома. Затем он услышал шепот Виллы:

— Будь наготове. По-моему, нам пора сматываться.

Пикап продирался сквозь сгустившуюся темноту на запад. Воздух был наэлектризован, тучи, еще недавно мягкие, словно серые перины, теперь почернели и явно грозили пролиться на землю мощным ливнем. Ни встречных, ни попутных машин не было видно, и Вилла вела пикап прямо посередине проселочной дороги. В какой-то момент в свете фар промелькнул перебежавший дорогу опоссум.

— Ну что, похоже это было на самый длинный в мире ужин? — нарушила молчание Вилла.

— Нет, рекорд не засчитан.

— Я пошутила.

— Я тоже, — ответил Джей-Джей. — На самом деле мне все очень понравилось. Я отлично отдохнул. И спасибо тебе за…

— Да ладно. Я же понимаю, что отец совсем тебя замучил. Ты уж прости его…

— А за что тут извиняться? В конце концов, родители — они все такие. Твой отец так тебя любит, что ему за это все простить можно.

— Да уж, любит он меня на все шестьдесят пять, — с улыбкой сказала Вилла.

— Слушай, а если не секрет, что это за семейная присказка? Что за любовь на шестьдесят пять?

— Эта фраза у нас давно прижилась. Дело было так: родители вечерком заглянули ко мне в комнату, когда я уже спать собиралась. Мне тогда года три или четыре было. Я лежала в кровати, а они подошли — и говорят мне: «Спокойной ночи». А я в ответ сказала, что очень их люблю, сильно-сильно люблю. Ну, отец в шутку и спросил меня: «А насколько сильно?» Я стала придумывать, как измерить свою любовь, и вспомнила самое большое число, которое тогда знала. Это и было шестьдесят пять. Дальше считать я не умела, да мне и не нужно было: казалось, что этого огромного числа хватит, чтобы пересчитать все в этом мире.

— Отличное число ты выбрала, — с легкой улыбкой одобрил Джей-Джей. — И ты была абсолютно права. Любовь на все шестьдесят пять — это самая большая любовь на свете. Ничего больше и быть не может.

Они молча ехали по ухабистой проселочной дороге. Небо, линия горизонта и окрестные поля — все погрузилось во тьму. Разобрать, где небо сливается с землей, было невозможно.

— Я тоже очень любил отца. Наверное, на те же шестьдесят пять, не меньше, — сказал вдруг Джей-Джей после паузы. — Мы тут с тобой поговорили, и я вспомнил, как мы с ним пошли на берег озера. Дело было летом, но купаться я боялся. Там действительно глубокое место было. Отец поднял меня на руки и прижал к груди. Я как сейчас помню, как щекотали детскую кожу его волосы, помню и как от него пахло. Этот запах казался мне восхитительным: смесь аромата мыла и запаха дорожной краски. Отец поднял меня и понес на руках в озеро. Эри, сама понимаешь, озеро большое, как море. Берег остался за спиной, а впереди со всех сторон до горизонта была вода. Но я знал, что отец сильный, и — не боялся. Я просто забыл о том, что боюсь глубины. Вот уж кто любил меня на все шестьдесят пять, так это отец.

Джей-Джей замолчал, и Вилла включила старенький радиоприемник. Из динамиков, словно продолжая тему вечера, послышалась песня в исполнении Джорджа Стрейта — «Зря мы с тобой все это затеяли». Вилла прислушалась к тому, как Джей-Джей негромко подпевает. Получалось это у него довольно забавно: с одной стороны, абсолютно не в такт, а с другой — в тон Джей-Джей попадал совершенно безошибочно, вовсе не фальшивя. Вилла была очарована этим мужчиной. Он так замечательно вел себя во время семейного ужина, так терпеливо выдержал допрос со стороны отца… к немалому удивлению и Виллы, и ее матери, он оказался и вполне хозяйственным: помог убрать со стола, пока Вилла собиралась и заводила машину. А главное, судя по всему, под броней из цифр и фактов, касающихся мировых рекордов, этот парень прятал большое, доброе и ранимое сердце.

«И почему я боролась со своими чувствами? — мысленно спрашивала себя Вилла. — Почему сопротивлялась его обаянию? Чего я боюсь, что плохого может он мне сделать? Неужели я уже безнадежно состарилась и боюсь всего нового?»