Дмитрий Притула - Теплый сентябрь

Но только что он может сделать? А ничего. Чтоб успокоиться, Леша взял лист бумаги и начал рисовать. И он нарисовал ящик, а в нем человека, который скорчился от ожидания шмяканья ящика о землю. На другом листе он нарисовал дом с зарешеченными окнами, а напротив него еще дом. И вот из верхних этажей этих домов два человека тянутся друг к другу, но их рукам не соединиться, потому что мешают решетки.

Он отбросил карандаш; вскочил и заметался по комнате — да, надо что-то делать. Но что от него зависит? В том-то и дело, что ничего. Но нетерпение было такое, что Леша и секунду не мог посидеть за столом. Присядет и вскочит, и прыгает по комнате, что блоха. Или же мечется, как зверь в клетке. Или же как заключенный в камере-одиночке перед судом.

Остаться в своей комнате он не мог, потому что непременно следовало как-то проявить себя, и, схватив куртку, он выскочил из комнаты.

— Куда? — крикнула из кухни мама.

— К Славе, — ответил он. — Алгебра не получается.

Да, он вдруг решил сгонять к Славе. Зачем и почему — непонятно. Надо было как-то себя проявить, с кем-нибудь словом перекинуться, и Леша не мог ничего придумать, как вот сбегать к Славе.

Но в лифте он малость очнулся — а чего это он прет к Славе. Да еще вечером. И днем-то не ходит, а тут девять часов. Если бы хоть повод какой был — ну, алгебра не получается, но повода-то не было. Мать Славы посмотрит удивленно — чего этот клоп приперся на ночь глядя. Леша считал, что мать Славы очень и очень не поощряет дружбу сына с Лешей. А не пара. И чего только от этих голодранцев не наберешься.

Но уговоры не помогали, и Леша все-таки пришел к Славе.

— Привет! — удивленно сказал Слава.

— Посидим? — предложил Леша.

— Проходи.

— Нет, во дворе.

Из ванной выглянула мать Славы — она была в цветном халатике и распаренная — видать, стирала белье.

Леша поздоровался с ней очень вежливо и так это несколько раз мелко-мелко поклонился — да, очень вежливый мальчик, умеет себя вести в хороших домах — не прет в квартиру в обуви и кланяется, здороваясь.

Она вопросительно взглянула на сына — куда это он намылился так поздно.

— Кое-что придумал, — сказал Слава, постучав себя костяшками пальцев по лбу, одновременно прицокивая языком.

Они вышли во двор. Было тихо. Сели на скамейку перед девятиэтажным домом. Небо было плоским и черным. Звезды зыбились, чуть перемещались, оставляя на прежнем своем месте едва различимые закруты. Неживым светом пылала белая луна.

— А я вот что придумал, — сказал Слава. — Вот, смотри, американский лунный модуль. А я делаю так, — и Слава веточкой принялся что-то рисовать на земле.

Леша слушал вроде бы внимательно, только он ничего не понимал. А потому что думал — а правда, на фиг он пришел, у каждого ведь свои заботы. У Леши, к примеру, как бы это маму спасти от тюрьмы, у Славы — как бы это половчее высадиться на другой планете.

Слава увлеченно рассказывал о близкой высадке, а Леша неожиданно для себя вдруг бухнул:

— А мою маму скоро посадят.

Именно неожиданно для себя бухнул. Вроде бы собирался сохранить тайну. С другой же стороны, а зачем было приходить.

— А за что? — спросил Слава, дорисовывая свой модуль.

— Она своего друга ножом ударила.

И снова это он выпалил неожиданно для себя. Надо было что-нибудь покрасивее придумать. То же самое, но покрасивее.

— А за что она его?

— Не знаю. Поддатые были. Поссорились, она его и ткнула. А просто так, я думаю. Сейчас, конечно, жалеет.

Ну, вот тут-то никто за язык не тянул. Чего в подробности влезать? Ну, ударила, ну, случайно, или, может, оборонялась, мало ли что можно придумать. Нет, тянет его уточнять.

А Слава продолжал себе рисовать модуль, словно Леша ничего ему и не говорил.

Но вдруг отбросил веточку, стер рисунок и торопливо заговорил:

— Вот ты скажи, Леша, почему взрослые такие гады? Им же на нас наплевать. Отец вот только приехал, так она сразу запела, мол, я больше не могу, мы чужие и все такое. Будто бы он не делом занимался, а водку жрал. А также вроде бы у нее друг, они вместе работают, и он прямо замечательный человек. Отец сидит, и вид у него виноватый — ну, ему стыдно, что она при мне эту пластинку завела. Я тогда и говорю — очень жаль, мама, нам с папой будет очень не хватать тебя. Она в слезы — жестокий мальчик, я для тебя все, а ты! Пусть теперь повертится. И посмотрим, для кого она живет — для нас или для себя.

Леша молчал. Он был просто ошарашен. Потому что уверен был: уж кто-кто, а Слава-то человек счастливый. Оно и понятно: отец — геолог, мать — врач. Он хотел как-то утешить Славу, но в голову ничего не приходило. А был туп. Вернее, умен, как электровеник. Да и что станешь говорить? Что все взрослые гады? Он очень жалел Славу.