Францеско Д'Адамо: История Икбала

Я никогда не видела Икбала таким подавленным. В тот день все вернулись из поездки почерневшие, понурые. Даже Эшан-хан, который был большим оптимистом и всегда готов был пошутить.

— И что потом? — спросила я, хотя уже знала, об этом стали рассказывать сразу после их возвращения. Но я чувствовала, что Икбалу нужно выговориться.

— Приехал мунши на большом автомобиле. Он увидел, что мы разговариваем с его работниками, и страшно разозлился. Закричал, чтобы мы убирались. На что Эшан-хан объяснил ему, кто мы такие, и что эти люди — свободные, и мы имеем право с ними разговаривать. Но тот орал все громче. Так бывает каждый раз, ты знаешь, так что мы особо не волновались. Мунши оглянулся вокруг — глаза безумные, как у сумасшедшего, он весь трясся от ненависти — и побежал в свой кабинет, то есть в зеленый жестяной барак, единственный, в котором было электричество (мы заметили провода). Мы решили, что он побежал кому-то звонить, своим дружкам или, может, в полицию. «Будем держаться вместе, — сказал Эшан-хан, — они ничего не могут нам сделать». Но вот мунши вышел из барака, держа в руках что-то черное. Он вытянул руки перед собой. У него был пистолет, Фатима. Он стал стрелять. Под звук выстрелов мы бросились врассыпную по площадке, скользили по грязной земле, пытались спрятаться, а он все стрелял и стрелял и осыпал нас проклятиями. Казалось, это никогда не закончится. Он стрелял, чтобы убить, Фатима, и просто чудом никого не ранило. Мы запрыгнули в фургоны и быстро уехали. В первый раз такое случилось.

Стемнело. В нашем большом доме зажгли свет, и мы ждали, что нас позовут на ужин. Из окон доносились громкие звуки улицы.

— Это ничего не меняет, Икбал, — сказала я.

— Я знаю, — кивнул он, — мы все равно будем продолжать.

Но было еще что-то, что ему нужно было мне сказать. Он понизил голос до шепота. В этот миг под окнами проехал грузовик, и я едва расслышала:

— Я испугался, Фатима. Но я очень прошу тебя, не говори никому.

Я хотела погладить его по голове, но потом смутилась и опустила руку.

— Ужин готов! — прокричала из кухни жена Эшан-хана.

— Не бойся, — прошептала я Икбалу, — об этом будем знать только ты и я.

Несколькими неделями позже Икбалу суждено было уехать. И мне тоже. Это был один из последних наших разговоров.

Как я жалею, что тогда не осмелилась его погладить.

Это случилось в ноябре. Моросил бесконечный скучный дождик, когда Эшан-хан неожиданно позвал меня и Икбала в свой кабинет. Несмотря на всю его доброту и отзывчивость, когда Эшан-хан закрывался у себя в кабинете, то никого к себе не пускал и никто не решался его беспокоить. Так было всегда, и сейчас мы очень удивились.

Мы вошли в маленькое помещение со стенами, побеленными штукатуркой, которое, в отличие от остального дома, загроможденного всякой разноцветной всячиной, было строгим и очень аккуратным. Письменный стол с ровными стопками бумаг, телефон, стул, не очень удобный на вид, все необходимое, чтобы заварить себе чаю. А еще там стоял сильный запах табака. Эшан-хан ходил взад-вперед в нетерпении, глаза у него сияли. В руках он сжимал мяч с разноцветными рисунками.

Мы уже несколько раз такой видели и подумали: «Неужели урок географии?!»

Правду сказать, место для урока было не очень подходящее.

Эшан-хан покрутил мяч и показал на большое пятно желтого цвета:

— Это Соединенные Штаты Америки, — сказал он, — большая и важная страна.

— Я знаю, — ответил Икбал, который явно хотел отделаться от урока, — это там, где пишут песни.

— Там Галивут, — помогла я, — и живут звезды кино.

Эшан-хан показал на маленькую точку на берегу огромного моря.

— Этот город называется Бостон, — продолжил он, не обратив внимания на наши обширные познания, — каждый год здесь присуждается премия, которая называется «Молодость в действии». Ее дают молодому человеку, который сделал что-то действительно нужное, в любой из стран мира. Премию присуждает компания «Рибок».

— Я знаю, — снова вставил Икбал, — они кроссовки делают.

Он уже несколько месяцев мечтал о кроссовках, но они стоили слишком дорого.

— Премия в 15 000 долларов.

— А сколько это рупий? — спросила я.

— Много. Больше, чем мы можем себе представить. В этом году премию присудили Икбалу.

Длинная пауза.

— Мне? — растерянно пробормотал Икбал.

— Да, — подтвердил Эшан-хан, — и знаешь, что это значит? Что теперь ты известен во всем мире и что теперь все знают о том, что происходит в Пакистане, и о нашей борьбе за отмену труда несовершеннолетних. Это значит, что они не посмеют нас тронуть. Это победа, Икбал, и это твоя заслуга. Мы с тобой поедем за премией в Бостон. Но сначала… — он снова покрутил глобус, — мы остановимся здесь.