Торгни Линдгрен: Вирсавия

Каков же есть Господь?!

Иоав ответил не вдруг, до сих пор никто не задавал ему подобного вопроса, он подумал, что Авессалом вправду спросил его, не уразумел он, что Авессалом просто хотел сказать себе: бессмысленна жизнь человека, не должно было Господу создавать нас!

В конце концов Иоав ответил на его вопрос.

Господь тяжел, сказал он. Наш Бог самый тяжелый в мирозданье. Он тяготит тебя так, что шея твоя скоро сломается. Он — сама тяжесть.

Ведь именно это и видел Иоав в Боге — Его тяжесть: он видел, как валятся камни, падают воины, рушатся стены, оседают наземь под непомерным грузом ослы и верблюды, гибнут царства. Все неумолимо повергалось на землю под тяжестью Бога.

И Авессалом попытался изобразить на лице своем улыбку, но судорога усталости не помешала ему, и Иоав трижды пронзил его копьем и приказал людям, что следовали за ним, — были это десять отроков, которые всегда сопровождали его, — снять Авессалома с дерева и убить совсем.

После этого велел Иоав трубить трубами, дабы услышал народ, что сражение окончено, и послал двух пеших гонцов с вестью к царю Давиду, надлежало им сказать ему правду, что он наверное победил, и наверное вновь царь в Иерусалиме, и большинство врагов его наверное мертвы.

И он велел похоронить Авессалома в Ефремовом лесу под большою кучей камней. Есть памятник Авессалома в Иосафатовой долине, но он ненастоящий.

Давид увидел гонца, спешащего к городу, но зрение его было уже не столь острым, чтобы мог он различить особенные его черты, и он спросил: кто это?

И сторож, что стоял подле него, ответил: он бежит, опустив руки, наклонясь вперед, на полусогнутых ногах, такова походка молодого Ахимааса, сына первосвященника.

Он не бежал бы так проворно, если бы весть его не была радостной, сказал царь.

И Ахимаас, с трудом переводя дух, пал ниц пред царем.

Благословен Господь… — выдавил он.

Да, сказал Давид, благословен Господь.

И продолжал Ахимаас: Бог твой, предавший… людей, которые подняли… руки свои на тебя.

И царь вскричал:

Возрадуйтесь! Честь и слава Господу!

А потом он спросил:

Благополучен ли сын мой, отрок Авессалом?

Я видел большое волнение, тяжело дыша, сказал Ахимаас. Люди складывали большую кучу камней. Но я не знаю, что там было.

И вот пришел второй гонец, ефиоплянин, он бегал не так проворно, как Ахимаас. И Давид спросил его то же:

Благополучен ли отрок Авессалом?

И ефиоплянин ответил:

Да будет с врагами твоими то же, что постигло отрока, который отошел в преисподнюю, к мертвым!

И поразила царя Давида тяжкая печаль, которая удивила даже его самого, он пошатнулся, но стоял прямо, благодаря тому, что опирался на руку Вирсавии, и застонал он и заплакал, как оставленный ребенок. Сын мой Авессалом, горестно повторял он, сын мой, сын мой Авессалом, о, кто дал бы мне умереть вместо тебя! И Вирсавия вместе с Соломоном поддерживали его и повели его вверх по лестнице в горницу над ворогами, и он не переставал плакать и скорбно восклицать, пока слезы не иссякли и голос не пропал.

И охватило народ великое смущение, одни горевали вместе с царем, другие радовались с ним вместе, трудно им было понять, как следует вести себя, иные говорили, что не велел он ни радоваться, ни горевать, иные — что велел он и то и другое, ведь, с одной стороны, он воистину вскричал: возрадуйтесь! — с другой же стороны, горько оплакивал смерть Авессалома, и в конце концов народ решил, что волен свободно выбирать меж печалью и радостью, а подобная свобода была для большинства тяжким, почти невыносимым бременем.

Вирсавия была у Давида в горнице над воротами. Она распорядилась устроить ему постель из овечьих шкур и велела принести вина и неквашеных слезных лепешек из пшеницы и изюма и возжгла курения, так что воздух наполнился тяжким запахом скорби, а когда царь уснул, она велела Соломону бодрствовать над ним, если же он проснется и спросит о ней, пусть Соломон скажет, что она измученная уснула в комнате начальника позади этой горницы.

Потом она пошла к Иоаву и заставила его трижды повторить рассказ о том, как умер Авессалом, она хотела знать каждое слово, что было сказано, и каждое движение, что было сделано, и все время она плакала навзрыд и била себя по ляжкам; он был единственный! — твердила она, он был единственный! И еще: ах, если бы мне довелось ответить на его вопрос о Господе! И Иоав был очень растроган, увидев, сколь искренне разделяет она скорбь царя. Когда же она вдруг поспешно бросилась к нему, и растопырила пальцы, и стала царапать ногтями лицо его и глаза, он никак не мог понять ее, схватил за руки, и дал ей наплакаться и нарыдаться досыта, и только потом отпустил ее. Но она не попросила у него прощения, думала наверное, что было бы только правильно и справедливо до крови изранить ему лицо и выцарапать глаза.