Виктор Вяткин - Человек рождается дважды. Книга 1

Погода менялась. Из тайги потЯнуло запахом леса. Серая хмурь поползла к морю. ПоЯвились

просветы чистого неба. Наконец прорвалась и полоса золотого тепла.

Петров лежал на койке и дремал. В бараке было ещё несколько человек, освобождённых от работы. Луч солнца ласково лёг на его лицо. Петров прикрыл ладонью глаза и повернул голову.

Солнце согрело щёку, шею, плечо. Он чувствовал его свет через зажмуренные веки. Какое-то смутное воспоминание сжало сердце. Забытые ласки матери? Нет, что-то другое.

Тревога обогнала мысли. Он сжал виски и задумался. Что же это такое? Да, да. Опять этот воспитатель!

С того дня, как он чуть не попался с баяном и Фомин с такой решительностью выручил его, в душе Петрова словно что-то надломилось. Он избегал встреч с воспитателем, стал задумчив и молчалив. Какого чёрта этот человек своей добротой и постоянным вмешательством в его судьбу вносит в душу смЯтение?

Петров был зол на себя, на Фомина, на всё и вся на свете. Он старался убедить себя, что воспитатель не сделал ничего хорошего. Но где-то в душе теплилось доброе.

Фомин стоял у проходной и смотрел на бригады, возвращающиеся с работы. Они подходили колоннами, перебрасываясь репликами и шутками.

— Как, начальник, сводочка? — спрашивали ещё у ворот. Фомин утвердительно махал рукой и улыбался.

Пропустив колонну, он пошёл сзади. С тех пор как поставили доску показателей и наладили ежедневный учёт выполнения норм, заключённые сразу подходили к доске. Тут же разгорались споры.

— Смотри, братва! Никак, рахитики нас опять переплюнули? Придётся им завтра подсыпать.

— Ты уж раз «отсыпал», вот тебе и «подсыпали». Так что не твоя это специальность.

— Велика беда, наклепаем?

— Не выйдет! Наклепала Матрёна на своего старика, а его за бока да в тюрьму…

— Всё выйдет!

Фомин с жадностью вслушивался в эти грубоватые реплики и шутливую перебранку. Доска была его детищем. Он сам разработал все формы показателей. Здесь вывешивались «молнии» о достижениях отдельных бригад и поощрениях. Давались и сведения о нарушителях режима и отказчиках. Эти цифры, фамилии будоражили людей, крепили надежду на освобождение, будили гордость.

Фомин дождался последнюю бригаду и только тогда заглЯнул в санитарную часть. Нина, как всегда, встретила его приветливо. Теперь он часто заходил сюда. Тут сглаживались все шероховатости дня. С ней было легко, просто.

В накрахмаленном халате она была особенно мила. За время работы в лагере она похудела и выглядела совсем молоденькой.

Когда вошел Фомин, она куда-то собиралась, укладывая в чемоданчик медицинские принадлежности, пузырьки, коробочки, вату, марлю.

— Нина Ивановна, куда вы собрались? — удивлённо спросил он, здороваясь.

Она пригласила садиться и, положив руку на чемоданчик, улыбнулась уголками губ. Пальцы беспокойно поглаживали никелированную застёжку.

— К больному. А почему вас это так удивило?

— Что-нибудь случилось?

— Нет, всё благополучно. Просто некоторые больные не всегда аккуратно являются на приём, да и надо посмотреть, как они живут. Кроме всего, необходимо навестить Шайхулу. Больничных коек у нас мало, и его выписали досрочно.

— В лагерь? Одна? Нет, Нина, я вам этого не позволю.

На его лице отразилось такое искреннее беспокойство, что она растроганно улыбнулась. Действительно, ещё несколько минут назад она волновалась. Шайхула просил её зайти и посмотреть, можно ли снимать швы, заЯвив, что другому врачу он не доверяет.

Она благодарно пожала руку Фомина.

— Вы и не представляете, Сергей, как мне ценна и приятна ваша забота. — Она впервые назвала его по имени. — Спасибо вам, мой добрый друг, но у меня есть одно правило: выполнять всё добросовестно. К тому же я врач и обязана бывать в бараках.

— Я не пущу вас одну, не могу и не имею права.

— Вы смотрите на меня как на слабую женщину, трусиху. Не следует меня опекать. Верно, я немножко боюсь, но пойду одна. У меня желание серьёзно работать, и потому не хочу показывать свОю слабость.

Фомин понял, что она права. Милая, славная женщина. Слабая и решительная. Нежная и отважная… Он привлёк её и поцеловал,

Нина порывисто прижалась к нему, но тут же отстранилась.

— Нина, вы мне так дороги, — прошептал он, чувствуя, как бьётся его сердце…

На крылечке клуба раздался звонок. Фомин посмотрел на часы. Было ровно восемь. Значит, они разговаривали уже два часа. Надо было встретить Нину, но он уже опоздал. С Петровым они переговорили о многом. Может быть, и не совсем гладко, но ему удалось найти непринуждённый тон, да и беседа их была откровенной. Он чувствовал, что парень, хотя и ершится, но постепенно сдаётся.