— «Улусов, он же Политик, он же Миллер, по кличке Дипломат», — прочёл он надпись на личном деле и положил на стол. — Любопытнейшая персона, аферист особого жанра — руководящий работник. По последнему личному делу числится за ним три судимости и три побега. Знаете, приезжает по липовым документам с назначением из центра в какой-нибудь отдалённый городок, преимущественно среднеазиатский, занимает директорское кресло и действует. А посмотрите отзывы о работе — святой, икону писать можно. Где бы ни работал, с делом справлялся хорошо, и, казалось, всё было чистым. Только поздней стали выявляться ловкие аферы с банковскими операциями по расчётным счетам предприятий.
Фомин раскрыл страничку его формуляра и увидел широкую красную полосу с угла на угол.
— Ого! Спецограничение? — протянул он удивлённо и пробежал глазами несколько страничек.
— Да, подлежит строгому режиму. Птица хищная и хорошо умеет летать, — вздохнул инспектор и поставил папку на старое место в шкаф.
Нижние две койки в конце бараков считались привилегированными. Тут действительно было много преимуществ. Неожиданный приход начальства не заставал врасплох. Кроме того, если повесить на стойки нар одеяло, получалась кабина, похожая на купе вагона, а сплошные верхние нары являлись как бы потолком.
В транзитном бараке пересыльного лагеря эти койки были заправлены полотняным постельным бельём и накрыты ватными одеялами. Здесь спали Волк и Дипломат. Оба они отказались от казённых постельных принадлежностей и пользовались личными. Это отличало их от остальных заключённых и, кроме того, подтверждало, что в лагерях они не новички и рассматривают заключение не как случайное местонахождение.
Над постелью Волка висели на стене всевозможные безделушки. А выше, с картины, написанной маслом, протягивала руки женщина. Она не то о чём-то просила или умоляла, не то бросалась в объятия. Понять было трудно, картина вытерлась от времени.
После поверки заключённые с шумом расходились по лагерю. Дипломат прошёл на свою койку и лёг, Волк задержался у сушилки. С обеих сторон дверей, прислонившись к стене, остановилось двое, третий пришёл с шубой и стал выколачивать воротник. Какой-то парнишка заглянул в барак и, увидев Волка, тут же выбежал обратно. Через несколько секунд раздался предупреждающий стук в окно, и показалась фигура Прохорова. Но не успел он переступить порог, как на его голову упала шуба и парни, стоявшие по сторонам, придавили его к полу. Подскочило несколько человек, и сразу потух свет.
Поднялся невообразимый галдёж. У входа снаружи собралась толпа. Люди толкали друг друга в темноте и переругивались. Кто-то сдерживал заключённых у наружного тамбура. Сквозь гвалт не было слышно ни стонов Прохорова, ни наносимых ему ударов.
— Что случилось? Пропусти! Включить свет! — донёсся зычный голос старосты.
Тракториста вышвырнули в коридорчик, и сразу вспыхнула лампочка. У двери никого не было. Заключённые укладывались на нарах, как будто ничего не произошло.
— Да тут «тёмная»? Здорово его, кажись, не дышит?
— Нет, шевелится, держи руки — ив больницу. — Послышались тяжёлые шаги и сдерживаемые стоны. Прохорова увели. Скоро и остальные заключённые разошлись по своим местам.
Свет потух. Дежурные лампочки еле-еле мерцали в табачном дыму, как ночные светлячки, освещая только себя. Не спали Волк и Дипломат. Они лениво курили, изредка перебрасываясь короткими фразами.
— За что подбросили парню? — спросил Дипломат.
— Необъезженный. Не хочет идти в упряжке, да и брыкается, жаба.
— М-да! — промычал Дипломат, и снова оба замолчали.
Будильник зазвенел настойчиво и громко, Фомин сбросил одеяло и решительно вскочил. В комнате было холодно, печь прогорела ещё с вечера, а он ни разу не подложил дров.
Сергей вымылся, закинул на спину приготовленный ещё с вечера рюкзак и вышел. Ветер гнал белые космы позёмки, и они скрывали не только тропинку, но и всю дорогу.
Он поднял воротник и вышел на полотно трассы. Здесь уже кружились снежные хороводы. Он повернул в управление.
Вот тут меня ожидала Алла Васильевна… — вспомнилась ему встреча с Левченко.
Коньячком соблазнила. На осетринку потянуло! Вот теперь и выпутывайся как хочешь! — упрекнул он себя с горечью.
Всё это время он мучительно переживал случившееся. И не только потому, что разрушилась возможность счастья с Ниной. Его связь с Левченко казалась ему до нелепости грязной и случайной. Но несмотря ни на что он, вопреки рассудку, легко поддавался её очарованию.
Читать дальше