Виктор Вяткин - Человек рождается дважды. Книга 2

— Да-да. Я помню ваши штучки. Слушайте. К вам надо присмотреться. Я дам указание… — закончил он многозначительно и подозвал начальника лагпункта. — Слушайте, вы! Что тут за распущенность? Что это за вид? — показал он на бороду Русинова. — Вы мне тут наведите порядок.

— Колонны, к выходу! — скомандовал староста, и серая масса покатилась к проходной.

Пока люди выстраивались по бригадам, к старику подбежал взволнованный Сергей.

— Сняли с бани как пятьдесят восьмую и перевели в бригаду забойщиков.

Старик привлёк Его к себе.

— Крепись, Сергей, крепись. Ничего, выдержим. Теперь-то, надеюсь, недолго осталось…

— Ты что это, тварь, опять спишь? А ну, в строй! — сквозь сон услышал Белоглазов. Он привычно втянул голову и, подхватив свалившуюся шапку, встал в ряд. Широкие плечи старосты затерялись в толпе. Бригады потянулись к воротам. Подошёл Кротов и встал рядом. Анатолий снова закрыл лицо воротником.

Путалось всё: время, мысли, события. Он приучился засыпать на разводах, в очередях, в перерывах при обогреве и даже когда следовал в колонне.

Первые бригады уже выходили из ворот, когда показались штрафники. Белоглазов сразу заметил высокую фигуру старика. Он шёл впереди с отёкшим лицом, усталый, грязный, но такой же строгий и гордый. Завсегдатаи изолятора — жульё, — забравшись с головой в бушлаты, Ёжась и вздрагивая, семенили мелкими шажками. И какими же ничтожными казались они — молодые, здоровые — по сравнению со стариком.

Штрафников поставили у проходной рядом с общей колонной. Анатолий заметил под глазом старика синий отёк, ссадину на скуле и чёрные припухшие губы.

Кротов вынул из-за пазухи небольшой пакетик и протянул старику.

— Зачем? Не надо.

— Напрасно, комдив. Кого вы хотите удивить? — Кротов сунул Ему пакет за отворот бушлата.

Русинов не ответил. Он, казалось, ничего не видел, не слышал, продолжая смотреть куда-то выше зоны и толпы…

Где черпал силы старик? Что поддерживало Его волю? Какой огонь пылал в Его сердце и согревал тело? Кротов не одобрял Его поведения. Порой говорил с ним безжалостно.

Еще несколько дней, и они могли бы выкарабкаться, а теперь надежд не было. Бригада не выполняла нормы, и Её перевели с общего котла на штрафной. А там только смерть…

Но Белоглазов об этом старался не думать. Сейчас Его занимала другая мысль. Утром, когда заключённые выстроились на линейке, старый большевик Налимов, которым так интересовался уполномоченный, неожиданно крикнул:

— Внимание! Шапки долой!

Громкий и властный голос заставил большинство невольно обнажить головы. А кто не сделал сам, тому помог сосед. Анатолий тоже не сразу понял, в чём дело, но Кротов толкнул Его в бок и в самое ухо пробасил:

— Сними, товарищ бывший кандидат. Сегодня двадцать первое Января.

Администрация лагпункта растерялась. Староста нашёлся первым и что было силы рявкнул:

— Отставить. Рас-счи-тайсь!..

Но люди продолжали молчать. Никто не шелохнулся. Даже ворьё проявило солидарность.

— Достаточно! Вольно! — снова скомандовал Налимов, и строй взмахнул дружно шапками.

— Что такое? Кто смел? Под суд! — визжал испуганно начальник лагпункта, подбегая к колонне. — Кто приказал, два шага вперёд.

— Мы почтили память вождя пролетариата Владимира Ильича Ленина. Разве теперь и это преступление? — спокойно отозвался Налимов, выступив из строя.

Начальник наморщил лоб и захлопал глазами. Очевидно, такой случай не был предусмотрен инструкцией.

Тут же началась поверка. Налимова на работу не вывели.

Что же с ним будет? — думал Анатолий.

— Выше головы, друзья!.. — донёсся подбадривающий голос бригадира. — Работаем в новом году, значит Есть уже новый план и новые надежды. Кто-то должен добывать золото. Жизнь не останавливается. Осьмаков продолжает редактировать газету. Скоро выглянет солнце. Есть ещё сила, и вы знаете её имя… — говорил он весело.

Старик внимательно посмотрел на Кротова и промолчал.

Все эти дни были трудными для Русинова. Он постоянно оказывался в числе нарушителей режима. Непонятно за что его уводили в карцер. Ворьё видело предвзятость к нему администрации и не упускало возможности поиздеваться.

Он часто приходил то с припалённой, то с выпачканной бородой и с синяками на лице. Но ничего не рассказывал и не жаловался. Комдив открыто уклонялся от расспросов и сам старался ничем не интересоваться. Лицо Его застыло, а тело потеряло чувствительность. Только одни глаза продолжали жить.