Эрве Гибер - Причуды Артура

— Дерьмовые лилии, пошлое восхищение.

Импресарио покончил с собой. Комиссар гнался за ними по пятам. И везде, от Юрики до Ганнибала, от Рэйсина до Сиэтла, они пользовались бешеным успехом и уезжали из города в тот момент, когда их подлоги вот-вот должны были быть раскрыты, часто их выдавали помощники.

Артур хотел стать настоящим специалистом по магии, то есть зарабатывать как можно больше денег. Они заманивали посетителей на сцену, дабы привлечь наиболее боязливых, они консультировали на дому и брали плату с тех, кто хотел подняться на сцену, чтобы обследовать бутафорию. Приезжая в новый город, они сразу снимали напротив театра номер в отеле, окна которого выходили на билетные кассы. Им не нужны были бинокли. Как только Артур замечал чью-нибудь шаткую, неуверенную походку, он отправлял Лапочку следовать за этим человеком от кассы до дома. Благодаря простому наблюдению на расстоянии или же расспросам соседей и кумушек на улице, им легко было угадать пороки и недостатки, измены и игральные долги, и вечером, на сцене, под предлогом ясновидения или яснопредвидения изобличить или пригрозить изобличить их. Некоторые зрители уходили с облегчением после расхваленной в программке недолгой консультации в гостиничном номере.

Они выступали в залах с красной обивкой и позолотой, и гостиничные номера, где они принимали зрителей, всегда отличались одним и тем же порченным молью, ободранным и пыльным убранством. С развязанными тюрбанами, отклеивающимися шестыми пальцами, они являлись в домашних халатах, как если бы те придавали им ту же значимость, что второй подбородок судье, они всегда заранее заботились о том, чтобы в комнате пахло восточными благовониями, дабы запах бил в голову их подданным, и стелили простыни, словно смирительные рубашки, для наиболее впечатлительных и бешеных, надевали на глаза повязки забвения, признавали невиновными убийц, отравляли плохих плательщиков, так как яд им дешево стоил, и их мистические речения всегда открывали кошельки. Однажды вечером, когда они обжулили трех бедолаг и одну несчастную, а потом кутили и танцевали, прихлебывая шнапс, вокруг чемоданчика с вываливающимися банкнотами, Лапочку вдруг охватила непонятная тоска, и он знаками попросил Артура поднять ему воротник рубашки, так как у него затекла шея, — это было 12 июля 19…, стало быть, в разгаре лета, — но Артур сказал, что его шея пахнет новогодней елкой, и что для него это лучший аромат в мире.

13 июля на дороге, шедшей вдоль Блинд-Ривер, между Индианаполисом и Волчьей Рекой, когда комиссар собирался схватить их во время следующей стоянки, машина, переворачиваясь, полетела в овраг. Артур не знал, сам ли невольно нажал ногой на акселератор, или это Лапочка вдруг повернул руль вправо. Машина взлетела и ударилась о землю. Артур вдруг очутился на дне ущелья: он стоял, держа чемоданчик, полный денег. Он обернулся: машина, упавшая на бок, казалась пустой, он подошел к ней, внутри никого не было, Лапочку, вероятно, выбросило во время падения. Он пошел искать его; клочья тумана, стелившегося в ногах, цеплялись за осколки ветрового стекла, за кузов. Внезапно сундук в машине взорвался, и огненное облако подбросило в воздух части паланкина и саркофага, он подумал, что видит последнюю демонстрацию номера, который назвал «Явление в дымке», однако, не появилось очертаний лица или руки, чтобы как-то обозначить выпавший ему жребий. Внутренний голос приказал ему немедленно бросить чемодан, полный денег, словно очистки фрукта или грязную обертку, которую отшвыривают, не задумываясь. Так шел он несколько минут, и туман то сгущался, то редел на пути к просвету среди деревьев, тронутых, казалось, каким-то стихийным бедствием, это был лес из елей, у которых спилили часть веток, чтобы деревья к будущим зимам росли густыми. Лапочка напоролся животом на одну из обрубленных ветвей. Похоже, кол пронзил и его ребенка. Артур даже не представлял, был ли он с ним когда-то знаком, ему казалось, он видит насаженного на кол самого себя. Он подошел поближе и заметил, что на голове Лапочки лежит, сохраняя равновесие, стеклянный диск, нимб. Он не стал подходить еще ближе, чтобы поцеловать в губы этого незнакомца или обчистить карманы, но протянул руку и украл нимб, он посмотрел на диск, разбил его о камень и собрал осколки, чтобы зажать их в ладони. Ни одна рука, ни одни щипцы, ни один полицейский и ни один факельщик с той поры не могли заставить его разжать ладонь. Эта рука была будто изуродована; он потерял свое имя, его называли теперь человеком с онемевшей рукой.