Джеймс Олдридж - Сын земли чужой - Пленённый чужой страной, Большая игра

— «Миру — мир», — вслух прочитал Руперт.

Этот лозунг можно было прочесть всюду: на алых полотнищах, на стенах домов, над воротами фабрик, его выкладывали белым и красным кирпичом у железнодорожных станций и в городских парках, ежегодно печатали в газетах; был он начертан и на арке при въезде в пионерский лагерь «Артек».

Нину ждали несколько сот молодых женщин и человек пятьдесят мужчин. Они встретили ее веселыми аплодисментами, окружили, завалили цветами. Какие-то люди вручили Руперту охапку розовых гладиолусов. Руперт пожимал чьи-то руки, Федор отошел в сторонку. Толпа вынесла Нину вперед. Все последовали за нею к длинному белому сараю, в одном конце которого стояли грузовики и были сложены мешки и инструменты; остальная часть помещения была чисто подметена и превращена в просторный зал со скамьями, трибуной и красным полотнищем вдоль стены.

— «Мир всему миру!» — снова прочел Руперт.

Федор тронул его за руку и указал на другой плакат: «Мы создадим действительно свободный труд. Ленин».

Чего хотел Федор? Искренне убедить его в благородстве труда? Или вызвать у него ироническое замечание?

— Товарищи! — раздался звонкий женский голос.

Многоголосый гомон в зале стих.

Нину приветствовали продолжительными аплодисментами и такими же аплодисментами, стоя, приветствовали английского гостя, Героя Советского Союза Руперта Ройса.

Нина подошла к трибуне и вынула из кармана листок. Вид у нее был сосредоточенный.

— Товарищи! — голос ее звучал выше обычного.

Руперт подумал, как отнесся бы Лилл к этой сцене: к мужественным молодым лицам вокруг, к хрупкой женщине на трибуне, к дружескому приему, который повсюду оказывали Руперту и который так его смущал!

Он сразу потерял нить того, о чем говорила Нина; до него доходили только отдельные слова, что-то о ледяном Севере и жарком Юге и о рабочих, насадивших эти виноградники. Товарищи в Арктике знают и ценят их труд, людям, которые работают там, в вечных снегах, доставляют на самолетах виноградные гроздья, брызжущие жизненной силой. «Ваш виноград — живое хранилище солнечных лучей, а мы там, лишенные солнца, утоляем свой голод в нем, получая плоды вашего труда».

— Вы все понимаете? — спросила Руперта девушка в белой спецовке.

— Да, понимаю, — поспешил он заверить ее: ему не хотелось, чтобы она переводила.

Нина прочитала одно из своих стихотворений.

Ее наградили громом аплодисментов, и Руперт с удивлением почувствовал, что взволнован. Он видел, как молодые женщины в первых рядах вытирают слезы. Они слушали Нину с напряженным вниманием, самозабвенно. Но он и сам испытывал какой-то подъем. Нина повернулась и посмотрела на чего, он увидел ее бледное лицо и сияющие карие глаза, и ему вдруг пришла в голову мысль, что таких женщин он еще никогда не видел. Правда, минуту спустя это ощущение исчезло — перед ним была та же, привычная Нина, и он по-прежнему пытался проникнуть в ее внутренний мир.

Руперт взглянул на Федора.

— Тедди, — нагнулся он к нему, — это в самом деле хорошие стихи?

— Не знаю, — прошептал после минутного колебания Федор. — Может, стихи и плохие. Не знаю. Но дело не в стихах, а в чем-то другом.

Руперт понял, что дело в самой Нине и в том, что связывает ее с этими людьми. Все они такие же, как она, и она сумела проникнуть к ним в сердце, ответить на какой-то очень важный для них вопрос.

Аплодисменты стихли, Нина глубоко вздохнула. Руперт заметил, как распрямились худенькие плечи и напряглись сильные — для такой тоненькой женщины — руки, покрытые легкими веснушками; он не мог издали разглядеть ее глаза, но знал, каким чистым светом они сейчас сияют — чистым светом чистой души.

— А вам понравились? — шепнул ему Федор.

Руперт неуверенно кивнул. Делая скидку на свое слабое знание языка и даже допуская, что стихи плохие, ему нечего было возразить против того, о чем в них говорилось — против благородных стремлений, уважения к труду и надежды на счастье будущих поколений. Кто стал бы претив этого возражать?

— О чем тут спорить? — ответил Руперт, с какой-то непонятной досадой, он словно пытался убедить в чем-то самого себя. — Я вполне согласен с тем, что она хочет сказать.

В глазах Федора вспыхнул насмешливый огонек. Это задело Руперта. Федор явно подсмеивался над ним. А может быть, это была насмешка над Ниной или даже над ними обоими?

█

Неужели его могло так взволновать плохое стихотворение? Его почему-то обидела эта мысль, и вскоре после того, как они тронулись дальше, он сделал первые пометки ручкой Колмена с невидимыми чернилами; жидкость стекала на бумагу, как разбавленное молоко, и тут же исчезала.