Джеймс Олдридж - Сын земли чужой - Пленённый чужой страной, Большая игра

Ван служила в министерстве и была для нас связующей нитью с Китаем и китайцами, но она оказалась натурой сложной. Мне она до самого конца поездки представлялась чем-то вроде законченного в своем совершенстве каменного цветка. Эта китайская коммунистка была прелестной женщиной с изящными манерами и такими хрупкими пальцами и нежным лицом, что казалось, стоит ей взглянуть на опаленную жаром улицу, и она растает как воск. Она всегда оставалась бесстрастной и непроницаемой, как цветок лотоса, с которым китайцы любят сравнивать своих женщин. Ее полное имя было Ван Мей-лин, и звать ее «мадам Ван» было все равно, что звать бабочку вороной. В аэропорту она подошла к Джо и деловито представилась:

— Здравствуйте, миссис Ройс. Меня зовут Ван Мей-лин, и я к вам прикомандирована, чтобы о вас заботиться.

Еще когда она только подходила, Джо шепнула Руперту:

— Посмотри, какая прелестная китайская статуэтка!

Джо была так поражена совершенством мадам Ван, что, по-моему, это даже несколько примирило ее с Китаем, хотя она очень страдала от жары и редко поднималась с постели.

Мне вспоминаются два характерных эпизода в начале нашей поездки. Мы ехали на юг, в Шанхай, в медленно тащившемся переполненном поезде. Джо изнемогала от жары, лежа на широкой полке, покрытой камышовой циновкой, и глотала кипяток, в котором плавали зеленые листочки чая; сквозь проволочную сетку на окнах она глядела на бурые заболоченные поля.

— Зачем эта сетка? — спросила она сонным голосом.

— От мух, — сообщил Бонни. — Только мух больше не осталось. Их доконала пропаганда. Было сказано: «Перебейте всех мух» — и все мухи были перебиты.

Буквально все! Разве не так, мадам Ван? — с невинным видом спросил он.

— Да, так, — невозмутимо ответила Ван.

— Как страшно! — пробормотала Джо, содрогаясь и вытирая потное лицо.

Потом Джо вдруг повела носом.

— Пахнет жасмином, — сказала она мадам Ван, которая сидела напротив. — Это ваши духи?

— Нет, — ответила Ван. — Шалость дочери. Она кладет мне в карман цветы. Смотрите! — Ван сунула руку в карман своего длинного китайского платья с разрезом сбоку до колен, вынула пригоршню увядших цветов и протянула их Джо.

Джо замотала головой.

— Нет, спасибо. Это слишком крепкий для меня запах.

Ван аккуратно завернула жасмин в листок из блокнота и выбросила пакетик в мусорную корзину.

— Зачем вы так? — всполошилась Джо.

— Жара усиливает их аромат, — учтиво ответила Ван, но в голосе ее можно было уловить чисто китайское высокомерие.

В Шанхае Джо долго не могла прийти в себя. Руперт и Бонни отправились в английское консульство за телеграммами от Фредди, а она осталась лежать в номере бывшей гостиницы «Китай», которая называлась теперь «Мир». Это был роскошный, построенный англичанами небоскреб, где мы жили высоко, в угловой башне. Ветер с реки Хуанпу завывал целый день и нес желтую пыль, а тропический воздух был так влажен, что мы задыхались. Я сидел у окна, обмахиваясь гостиничным веером, и читал один из бесчисленных документов, которые мы привезли с собой; Джо разговаривала с Ван.

— Вы действительнокоммунистка, мадам Ван? — спросила она.

— Да.

— Но вы для этого слишком изящны, — заявила Джо. — Впрочем, вы здесь все такие. Смотрите, какие у вас прелестные руки!

— У нас в Китае едят очень мало сахара, — сказала Ван и спрятала свои прелестные руки.

— Вы думаете, у вас поэтому такая прозрачная кожа?

— У нас едят очень мало мяса, — осторожно добавила Ван.

— На ваш взгляд, мы ужасно большие и жирные, — устало усмехнулась Джо.

— О, я совсем не то хотела сказать, — поспешно заметила Ван. — Я пошутила.

Но с минуту обе женщины внимательно смотрели друг на друга, понимая, какая их разделяет пропасть. Впоследствии Джо напомнила мне об этом разговоре.

— Вот я валяюсь здесь, как корова, и щеки у меня румяные, и грудь большая, а она как тростинка, дунь — и вылетит в окно. Но, пари держу, в ней есть что-то железное.

Значит, и Джо заметила то, что бросилось мне в глаза. Я наблюдал за мадам Ван и на вокзале в Пекине, и в поезде. Она была непреклонна, и хотя всегда держалась спокойно и вежливо, ее матовое лицо часто принимало выражение холодной решимости, когда она настаивала на чем-то и добивалась своего.

Мне хотелось, чтобы женщина эта ожила, и под конец нашего знакомства, на короткий миг, так и случилось, но, как правило, сдержанность никогда ей не изменяла, а ее учтивая предупредительность по отношению к нам всегда была безупречной.