Джованни Пирелли: Энтузиаст

Да Рин знал, что мир разделен на тех, кто приказывает, и на тех, кто подчиняется. К людям подневольным беда пристает, как корь к малышам или иная хворь ко взрослым: не знаешь, откуда и берется. Впрочем, от тех, кто приказывает, может прийти и везение. Такое редко бывает, но все же случается. Ему вот повезло, когда он в Валоне лежал в госпитале, лечился от почечных колик — результат чрезмерной выпивки при прощании с родиной. Там в госпитале повстречайся ему летчик, капитан, который только о жратве и говорил. Они подружились. Да Рин никогда не был лакомкой, к кастрюлям он подходил разве: что в детстве, когда его посылали пасти скот в горах и он варил-похлебку пастухам. Но его старшая сестра на сезон нанималась поварихой в большие отели курорта Энпадин. Вернувшись домой, она в будни варила кукурузную кашу, а по воскресным дням — отварное мясо, не уставая при этом расписывать, как готовят самые утонченные кушанья и сладкое. Ну, прямо рта не закрывала, словно помешалась на этом; выдержать нельзя было. И все же верно говорят, что в жизни любая наука дороже, чем сбереженный грош.

В валонском госпитале ему представился случай использовать свой запас кулинарных познаний, чем он просто очаровал капитана авиации. Едва выписавшись из госпиталя, капитан ревностно принялся за дело: не каждый день, черт подери, в этих местах можно встретить повара из роскошных отелей Энгадина! Конечно, препятствий возникло много. Речь, как-никак, шла о том, чтобы перевести альпийского стрелка из части, которая находится на передовой, в офицерскую столовую летчиков. Вам это кажется невозможным? Но разве в итальянской армии бывает что-либо невозможное, когда речь заходит об офицерской столовой?

Поварская карьера альпийского стрелка Да Рина, выписанного из госпиталя даже до срока выздоровления, продолжалась ровным счетом две недели. Он начал ее в воскресенье и закончил ее через два воскресенья. Это были две недели счастья: дисциплины никакой и ешь себе до отвала. Жене он написал, чтобы не беспокоилась: господь помог ему, он теперь вне опасности и так будет до самого увольнения из армии. Все, что касалось поварского мастерства, обнаружилось в первые же несколько часов. Здешний повар был повар искусный, но отчаянный вор. Воровал и сержант, закупавший продукты, и старшина, ведавший счетоводством. И у этих воров не было малейшей возможности скрыть от Да Рина свои жульнические махинации, точно так же, как у самого Да Рина не было ни малейшей возможности скрыть от своего коллеги- повара, от сержанта и от старшины, что он на своем веку никогда не прикасался к кастрюлям. Так сам по себе выработался немой уговор — новый пришелец обязан был выполнять в кухне подсобные работы И мог за это набивать себе брюхо сколько влезет, но отнюдь не должен был совать нос в дела, которые его не касались. Для полного счастья капитан, столь хлопотавший о переводе Да Рина, от которого он ждал реформы кулинарного дела, теперь снова заболел и был отправлен обратно в госпиталь.

В конце второй недели (Да Рин к этому времени уже начал осваивать ремесло и узнал слабости наиболее влиятельных из столовавшихся офицеров) его вызвал к себе старшина. Вызвал и стал мудреными словами говорить о мудреных делах. Словом, возникли осложнения. В конечном счете, ничего особенного: он должен снова вернуться в часть, за которой числился. Документы о переводе готовы. Да Рин в полной растерянности возразил:

— Гоните меня, словно я вор.

При слове «вор» старшина недовольно нахмурился.

— Когда разговариваешь со старшиной, — сказал он, — нужно стоять навытяжку. Вот так. А теперь можешь идти. Поторапливайся, автоколонна в Берат отправляется через час.

— Но какая же все-таки причина?

Старшина потерял терпение.

— Причина, причина! Ты еще хочешь знать причину? А почему ты не выяснял причину, когда тебя из твоей части перевели в столовую для летчиков?

Тут уж Да Рину нечего было возразить. Бог дал, бог взял. Да свершится воля его! Через полчаса он сидел на одном из грузовиков автоколонны, отправлявшейся в Берат.

Бог дал, бог взял. С этой мыслью Антонио Да Рин достиг бы своего батальона, если бы разразившаяся над ним беда не обернулась удачей. После езды на грузовике, ночлега в Берате и первого пешего перехода он решил заночевать (куда, собственно, торопиться?) в поселке у подножия горы Томори.

На рассвете его разбудила отдаленная минометная стрельба и пулеметные очереди. В доме началась паника. Да Рин натянул одеяло на голову. Он спал, когда обоз вернулся на базу, так и не доставив продовольствия (фронт был прорван, и греки, казалось, наступали со всех сторон). Он спал, когда тот же обоз по телефонному приказу из штаба дивизии был снова послан в сторону фронта вместе со всеми свободными людьми, которые должны были подбирать раненых. Он продолжал спать, когда все они вернулись обратно, потому что снежный обвал, загромоздивший единственный проход в горах, не дал им возможности двигаться дальше. И лишь к полудню он проснулся от голода. Встал и, чувствуя себя свежим и бодрым, вышел из дома, где нашел столь хороший приют. На лужайке толпились солдаты, которые собрались в круг и расталкивали друг друга. Да Рин решил, что солдаты толпятся вокруг котла с похлебкой. Однако оказалось, что солдаты окружили трех беглецов. После поражения- всегда находятся солдаты, которые, пустившись наутек в сторону тыла, идут десять, двадцать, тридцать километров, покуда не доберутся до какого-нибудь штаба, до интендантского склада или до заградительного поста, откуда их отправляют обратно на фронт. Страх, гнавший этих беглецов, был настолько велик, что они сумели пробраться через обвал, который остановил, других. Беглецы оказались альпийскими стрелками из батальона Ф. Батальон уничтожен, фронт прорван. Убитых и раненых сотни, тяжело раненные остались у противника. Часть раненых направили в тыл, но обвал преградил им путь, и тогда пришлось идти в обход по горной тропе, которая вела на Томори: только чудо поможет им вынести этот переход.