Джованни Пирелли: Энтузиаст

«Пусть отстанут, — подумал Андреис, — греки откроют по ним огонь, а мы тем временем будем уже далеко».

Но вот из-за хребта раздались четыре выстрела. Снова начался обстрел. Прошло несколько бесконечных мгновений, и все четыре мины разорвались чуть левее от отделения пулеметчиков.

В ту же минуту воздух прорезал свист пуль. Греческие стрелки бросились в атаку. Одна группа стреляла другая продвигалась вперед. Совершив бросок, солдаты из первой группы падали наземь и открывали огонь, тем временем солдаты второй группы, поднявшись на ноги, в свою очередь совершали перебежку. Это было начало конца. Сержант отделения пулеметчиков повалился в снег без стона, даже не взмахнув рукой. Вокруг него сгрудились те, кто нес боеприпасы. Те трое, что несли пулемет, остановились растерянно метрах в тридцати. В образовавшемся между двумя группами пространстве разорвались еще четыре мины. Один из солдат, несших пулемет, обхватил голову руками, упал на колени, вздрогнул, и затем кровь струей хлынула из горла, и он опрокинулся в снег. Двое других подняли пулемет и по снежной целине пытались добраться до выступа, за которым можно было бы его установить. Проваливаясь по колено в снегу, прошли они всего несколько метров — им стало не под силу нести пулемет, они громко начали звать на помощь товарищей, стоявших возле раненого сержанта. А те колебались, не зная, какой из двух равно неотложных обязанностей подчиниться — переносить раненого сержанта или идти на помощь тем, кто остался у пулемета. Сомнения привели к тому, что они не делали ни того, ни другого, а только суетились, то кидаясь наземь, когда огонь становился сильней, то подымаясь и возбужденно споря, причем каждый приказывал другому, словно именно он и был командиром, и все говорили одно — нужно торопиться, нужно идти. Те двое, что застряли с пулеметом в глубоком снегу, ругались, проклиная их медлительность. А греки, рассыпавшись веером по плоскогорью, наступали, выдвигая вперед фланги и угрожая окружением всем итальянцам, которые еще оставались на плоскогорье.

Да Рин сказал:

— Если они сейчас же не установят пулемет…

До этого он с места не сходил, разве что кидался на землю при каждом разрыве мины и ружейном залпе, а теперь вскочил на ноги.

Андреис почувствовал нечто подобное укусу в живот; нечто сладковатое и противное, похожее на кровь, подымалось к горлу. Это был страх. Страх, подозрение, тревога, злоба. Да Рин приволок его сюда, в самое пекло, и теперь хочет предать и бросить. Подлец! Подлец! Он собрал все свои силы, веря, что стоит ему подняться на ноги — и он сумеет заставить солдата слушаться его. Но ему едва удалось чуть-чуть приподняться. Откинувшись назад, он ухватил солдата за лодыжку. Но тот высвободил ногу решительным движением. За спиной у них, совсем рядом, появилось десять-двенадцать греческих солдат, вышедших из ложбины, которая находилась в двухстах-трехстах метрах. Они продвигались без стрельбы, упираясь в снег коленями и локтями. Да Рин смотрел на них и смотрел на тех двух, что остались у пулемета. Те тоже увидели его. Теперь они пытались повернуть пулемет, чтобы отразить эту новую и самую страшную угрозу, но при каждом движении лишь больше увязали в снегу.

Я должен идти, — сказал Да Рин.

Тогда Андреис нашел в себе силы, чтобы заговорить. Он-хриплым голосом прокричал:

— Нет, нет! Ты не можешь меня вставить!

— Им не справиться, — отвечал Да Рин. — Я должен идти. — На мгновение он повернул голову к лейтенанту. Лицо у него было мрачное, серое, и столько тоски было в нем! Теперь он походил на отца того молодого и сильного человека, который еще совсем недавно глядел на Андреиса, то улыбаясь и подбадривая его, то жестоко и зло. Но вот он покачал головой и, не оборачиваясь, зашагал по снегу к тем двум, что стояли у пулемета.

— Не думай обо мне! — прокричал ему вслед Андреис. Ему удалось приподняться в этой последней попытке возмущения. — Назад! Спасайся! Я приказываю… — Но звук его голоса потонул в оглушающем взрыве. Воздушная волна опрокинула лейтенанта и отбросила назад с такой силой, словно на него обвалилась стена. После ослепительной вспышки, которая предшествовала взрыву, на глаза Андреиса снова опустилась черная пелена…

Теперь на небольшом пространстве, покрытом коричневыми пятнами, лежало четверо. Уставившись глазами в небо, лежал на спине молодой блондин с повязкой на лбу. Наискосок от него ничком, протянув руки вперед, вытянулся Да Рин. Чуть поодаль лежал сержант, который медленным усталым движением набирал пригоршни снега и подносил их к губам. И только сапоги, торчавшие из-под снега, говорили о присутствии четвертого. Сапоги двигались то в одну, то в другую сторону, и оттуда, где они торчали, раздавался слабый стон. Но вот прекратился стон, и сапоги неподвижно застыли на месте.