Джованни Пирелли: Энтузиаст

Тем временем греки, рассыпавшиеся по склону, то и дело падая и подымаясь, стали быстро выходить на плоскогорье. Оттуда они снова открыли еще более ожесточенный огонь по группе пулеметчиков, передвигавшихся крайне медленно, ведь они должны были нести на себе пулемет и несколько ящиков с боеприпасами. Один из пулеметчиков со страшным криком повалился ничком прямо в снег. Его окружили товарищи, в то время как другие снова стали устанавливать пулемет, действуя на этот раз быстрей, чем прежде. Раздались короткие, частые, точно направленные в цель очереди. Греки во второй раз рассыпались— кто короткими Перебежками, кто ползком по снегу добирался до рытвины, камня или другого укрытия.

Казалось, так может продолжаться бесконечно. Но вот от туда, где залегли греки, раздались четыре сухих выстрела. Стреляли минометы, установленные за хребтом. Сначала свист мин как бы растворился в воздухе, но затем свист раздался снова — мины летели вниз с почти беззвучным угрожающим шорохом. На снегу метрах в двадцати от пулеметной установки возникли три темных пятна, обведенные кругом из осколков. Центр каждого из этих пятен походил на разверзнутую рану. Три взрыва Потрясли воздух, и звуковая волна, ударившись о склоны, понеслась от вершины к вершине, и чем дальше она забиралась, тем становилась глуше. Там, где склон был покруче, звуковая волна сотрясала камни, и они, рассыпавшись наподобие веера, скользили вниз; самые тяжелые останавливались, достигнув плоскогорья. Пулеметчики и большая часть солдат из колонны бросились в снег. Все ждали взрыва четвертой мины, но он не последовал; тогда солдаты поднялись и кинулись вдогонку за товарищами, которые, находясь вне пределов минометного огня, продолжали путь. А пулеметчики еще долго лежали на снегу. Но выстрелов больше не было, и тогда они встали, все сразу, как по команде. Трое подняли пулемет, даже не разбирая установку. Один держал его за рукоятку, двое других помогали ему нести. Впереди, прокладывая путь, шли солдаты, несшие боеприпасы. Один из пулеметчиков так и остался лежать в снегу: он был мертв.

«Что это? Война?» — спрашивал себя Андреис. Тепло солнечных лучей вернуло ему сознание настолько, чтобы наблюдать за происходящим. Однако он воспринимал лишь внешнюю сторону увиденного. Ему никак не удавалось уяснить, почему он здесь находится и какая связь была между ним, лейтенантом Андреисом, добровольцем на греческом фронте и всей этой сумятицей и этим разгромом; между волнующим боевым крещением, о котором он так мечтал, и этими леденящими душу взрывами, этим мрачным шипением и мяуканьем, прорезавшим воздух; между его мыслями о самопожертвовании о героизме и такой банальной смертью пулеметчика. «Здесь ошибка, — думал он. — Конечно, здесь ошибка. Нужно сказать об этом Тони. Тони еще не понял, что это ошибка. Нужно, чтоб я сказал ему». Он даже не задумывался, в чем же эта ошибка и какими средствами ее исправить. Достаточно было дать стрелку понять, что совершена ошибка. Теперь Да Рин неподвижно стоял на коленях посреди снега. Он дышал тяжело, прерывисто, и грудь его высоко вздымалась и опускалась, из ноздрей струей шел пар, становившийся на морозе сизым, губы были поджаты, как у человека, который делает что-то через силу. Капли холодного пота застыли у бровей и ресниц, глаза под опухшими веками не отрывались от точки, расположенной в нескольких метрах.

Теперь к Да Рину и Андреису по тропе, до начала которой Да Рин наконец добрался, двигалось отделение пулеметчиков. Андреис их тоже увидел. «Вот она — ошибка, — сказал он себе. — Вот она. Что нам до них? Мы тут ни при чем. Неужели Тони еще не понял этого? Неужели он это делает нарочно? Может, он просто устал и хочет избавиться от меня, хочет передать меня этим бродягам, воспользовавшись моей слабостью?! — Подозрение, раз оно проникло в мозг, уже не покидало его, — Нужно уметь подойти к нему по-хорошему, — говорил себе Андреис. — Я скажу ему, что представлю его к медали за доблесть. Я скажу ему, ведь он этого не знает, что моя семья очень богата и влиятельна, что в свое время он будет хорошо вознагражден». Андреис ждал, когда Да Рин нагнется, чтобы сказать ему обо всем этом. Но, казалось, Да Рин позабыл о нем. Он неподвижно стоял на коленях, пристально разглядывая пулеметчиков.

Наступила передышка. Почти все греки, кроме тех, кто совершал короткие и быстрые перебежки, чтобы добраться до более надежного места, лежали в снегу или за укрытием. Изредка они постреливали, выжидая, покуда минометы проложат им путь своим огнем. А минометы молчали оттого, что подготавливался перенос огня в глубину. Отделение пулеметчиков пользовалось этим, стремясь уйти как можно дальше. Его вел пожилой человек, сержант, он шел без шапки, подставляя солнцу совсем лысую голову и сухое морщинистое лицо. За ним шел необычно высокий молодой блондин со лбом, перевязанным грязной от крови марлей. Остальные вытянулись в цепочку — их не было видно. Можно было только разобрать, что те трое, кто нес пулемет, заметно отставали.