Михал Вивег - Летописцы отцовской любви

- Ничего, попробуем еще раз.

- Извините, - говорю я, - правда, не получается. А без улыбки нельзя?

- Попробуйте. Три, два, один - и мы улыбаемся! - восклицает она с наигранным энтузиазмом.

Неужто это и впрямь никогда не кончится! Я собираю остатки моих душевных сил и послушно оскаливаю зубы. "Ну давай, тетка!"- приказываю я ей про себя. Ненавижу ее! Лицо у меня красное и тоже словно одеревенелое.

- Ну как изволите, - говорит она холодно и нажимает наконец спуск. - Я хотела как лучше.

На другой день я прихожу за карточками. Пани фотографша, к счастью, в задней части ателье. Пожилой, костлявый служащий вынимает фото из конверта и смеется.

- Это вы нарочно! Зубы эти?

Он изображает кролика. Потом показывает карточки молодой коллеге. Девушка прыскает и закрывает рот рукой.

- Это что, ради шутки? - спрашивает меня служащий.

Оба меня с интересом разглядывают.

Я молча смотрю на фотографии: я похожа на несчастного кролика с какой-то карикатуры.

Мило и совершенно естественно я улыбаюсь служащему (жаль было бы не улыбнуться, раз у меня такие красивые зубы):

- Нет. Это на паспорт.

Своего парня я встретила только годом позже: четвертого июля тысяча девятьсот восемьдесят шестого года, спустя четыре дня после моего шестнадцатого дня рождения.

Лежим мы с девчонками из класса у причала на Кампе , болтаем и загораем. Влтава шумит.

- Сюда кого-то несет, - недовольно бурчит Иржина.

В лаз ограды протискивается высокий чернявый парень. В одной руке у него алюминиевый ящик, в другой - штатив. На шее висит фотоаппарат. Нас он пока не замечает.

- Занято! - кричит Иржина.

Парень удивленно поднимает глаза. Опускает ящик и штатив на землю и идет к нам. Красивый. На вид ему чуть больше двадцати.

- Сладенький! - шепчет Иржина.

Приглушенный смех. Девчонки надевают лифчики. Иржина и я - нет.

- Здорово! - говорит он серьезно. - Мне нужно здесь кое-что снять. Не вас, конечно, не волнуйтесь. Не помешаю.

- А почему не нас? - говорит Иржина, выставляя свои маленькие сисёнки.

Девчонки смеются. Я - нет.

Парень поднимает фотоаппарат и наставляет объектив на меня и Иржину.

- Катись ты со свом аппаратом в задницу! - взвизгиваю я, но затвор успевает щелкнуть. Я в ярости вскакиваю, натягиваю майку, бросаю вещи в сумку и делаю ноги. Девчонки кричат мне вслед, но я не оглядываюсь. Пролезаю сквозь ограду, бегу в парк и плюхаюсь на ближайшую свободную скамейку. Реву.

Через минуту он подходит. Вытирает мне слезы с лица.

Приятно.

Я лезу в сумку и молча предъявляю ему свой паспорт.

Писание никогда не было сильной моей стороной, говорю это прямо. С грамматикой в основном проблем не было, но стиль мне не очень давался. Помню только, что каждое сочинение должно иметь вступление, потом как бы само повествование и под конец заключение. И требуется также, чтоб в каждом повествовании была прямая речь, - вот, собственно, и все, что я помню касательно стиля, говорю это прямо. Когда мне нужно написать письмо или какой рапорт подлиньше, это занимает у меня дня два (естественно, я преувеличиваю). Однако Рената утверждает, что это не имеет значения. Я, мол, должен использовать наш совместный отпуск и правдиво описать ее рождение и все, что я помню из ее детства. Естественно, как говорится, я могу попробовать, однако не ждите от меня никакого романа, уж это я однозначно предоставляю сыночку.

Так вот, для вступления, пожалуй, достаточно, теперь прямо перейду к рассказу о том, как у нас родилась Рената. Родилась она, стало быть, до срока, дней на двадцать раньше. Моя бывшая жена была без сознания, и Ренату извлекли кесаревым сечением. В тот день, когда мою бывшую жену оперировали, я был со своим взводом на стрельбищах и потому вернулся домой поздно. Хотя, по правде сказать, мог бы вернуться как минимум на час раньше, но мой взвод по стрельбе занял в части второе место, и я со своим заместителем младшим лейтенантом Вонятой зашел в буфет выпить стопочку. Хотя я, можно сказать, ничего и не выпил, но сидел там с ним как минимум около часа, потому что, естественно, ничего не предполагал (а если бы предполагал что, я бы с ним там, естественно, не рассиживался, уж поверьте). Тогда мы жили еще у моих родителей, и когда я вечером пришел домой, моя бывшая жена уже давно находилась в родилке в Кутна-Горе. Мой отец сидел в кухне с соседом, у которого была машина (у моих родителей сроду ее не было) и который при особой надобности возил нас. Уже по одному этому факту я понял - что-то стряслось, да и у обоих был такой вид, что это каждый бы понял. "Что стряслось?" - спросил я. Они ответили, что еще днем моя бывшая жена стала задыхаться и ее в момент забрала "скорая". Стоило им это только выговорить, как меня охватил такой страх за мою жену, что я быстрехонько рванул в гостиную, чтобы немного успокоиться. По правде сказать, я залез там на минутку под стол, что постороннему человеку, естественно, может показаться чуточку странным, но к такому делу я привык с раннего детства, и в минуты, когда у меня, с позволения сказать, шалят нервы, мне это и впрямь помогает. А почему бы и нет, говорю я себе, нынче-то люди, чтоб успокоиться, ежедневно глотают магний, а то и нюхают всякую дрянь до потери сознания, и оно как бы в порядке вещей. А вот ежели человек минут на десять залезет под стол, так его сразу зачисляют едва ли не в психи. Однако отец с соседом скоро пришли за мной, и мы покатили в Кутна-Гору. Всю дорогу молчали, что, думаю, понять можно. Когда мы подъехали к родильному дому, мою бывшую жену как раз перевозили в реанимацию в Колин. В грузовом лифте я ехал с ней рядом, а потом провожал ее к "скорой". Она уже пришла в сознание, но во мне все так дрожало, что ничего толкового я сказать ей не мог, за что корю себя по сей день (а что мы с ней теперь в разводе, не имеет никакого значения). Доктор сказал, что это была так называемая родовая эклампсия и что в Колине условия у нее будут получше. Отцом Ренатки он почему-то посчитал моего отца - в нормальных обстоятельствах это был бы форменный ужас, но тогда ни на какие ужасы времени не хватало. Рената, естественно, уже родилась, но осталась в Горе. То, что мою бывшую жену разлучили с ребенком, естественно, для нее было тяжко, но, к счастью, через два-три дня состояние ее настолько улучшилось, что ее снова перевезли в Кутна-Гору. Ездил я к ней автобусом едва ли не каждый день, хотя в палату к ней еще не пускали и приходилось подзывать ее к окну, которое, к сожалению, было на третьем этаже. В первый раз увидел я Ренаточку лишь с черного хода - туда нас однажды пустила сестричка, которой зять преподнес сервиз из огнеупорного стекла. Я взяток сроду не давал и давать не умел, так что за зятя тогда малость краснел, и потому трудно вспомнить, как Ренаточка выглядела (фотоаппарат в тот раз я не взял, ибо внутрь войти не рассчитывал). Помню только, что у нее уже были волосики, что была она жутко красная, но сестричка сказала, что это очень красивый ребенок. Не знаю, было ли это объективно или потому, что она получила взятку. Сам-то я судить об этом не мог, ведь мне было всего двадцать один и не так уж много новорожденных я на своем веку видел. Но нынче меня немного гнетет, что тогда по молодости я мало что запомнил.