Михал Вивег - Летописцы отцовской любви

3.

Когда наши разводились, мне было двенадцать, братцу - шесть.

В тот вечер, когда нам об этом сказали, мы вели себя, в общем, спокойно. Согласились с тем, что я останусь с мамой, а братец будет жить с папкой. Мы выслушали объяснение папы, доводы мамы, под конец кой-какие обещания на будущее и пошли спать. Смысл случившегося пока не доходил до меня в полной мере, и, кроме того, в тот день я очень устала после школы и потому быстро уснула.

Ночью я проснулась. Кровать братца была пуста. Я выбежала из комнаты и стала искать его. Думала, он лег спать с папкой на полу в гостиной, но его и там не было. Я потихоньку через переднюю вошла в спальню: мама спала, вид у нее был измученный. Братец сидел в изножье кровати с открытой тетрадкой и писал. С этаким трогательным усердием первоклашки.

- Записываю маму, - прошептал он серьезно.

("Трогательнее, чем Коля в ванне" , - заметил бы, очевидно, Виктор.

Вы скажете чувство, он скажет кич ).

Я сразу разревелась. Мама проснулась и дико испугалась братца. Раскричалась на него, а потом расстроилась и на остаток ночи взяла его к себе.

Я пошла спать к папке. Мы слышали, как мама с братцем плачут. Мы тоже с товарищем капитаном заплакали. Виктор, ты в это поверишь?

Настоящая мелодрама.

Первые месяцы после того, как папка с братцем уехали от нас, были ужасными. Я ходила по квартире, где они жили с нами долгие годы, и повсюду натыкалась на их отсутствие: в гостиной, в маминой спальне, в кухне, где мы все вместе ужинали: А теперь после ужина я заглядывала под стол, но братца там уже не было, он там уже не писал. Странно! В прихожей не было их обуви, на вешалке не висела братишкина синяя зимняя куртка. Его кровать была постоянно застелена. Собака целыми днями сидела у окна. Принюхивалась к мебели, к щелям под дверьми.

Папкины фотки уже не валялись повсюду. Тебе, Виктор, это может показаться просто диким, но мне стало не хватать даже запаха его формы. Стало не хватать его карт и планов

тактической подготовки, которые этот коммуняка вечно таскал домой.

Тебе на это и правда нечего сказать, Виктор?

Когда я, бывало, лежала в ванне, мне казалось, что слышу, как в прихожей папка что-то рассказывает маме. Я совершенно отчетливо слышала его смех, но стоило мне вылезти из воды и вытереться, там его уже не было. Настоящая тайна.

Когда я засыпала, он уже не приходил пощекотать мне спину.

Он уже ни разу не пожелал мне спокойной ночи!

Я ревела в подушку и ненавидела его.

Звонил он, правда, через день. Раз от разу старался говорить со мной все непринужденнее, но у него это плохо получалось. Мы оба были в постоянном напряге.

- Приветик!

- Здравствуй, папа!

Он рассказывает мне что-то вроде остроумного анекдотца, который заготовил заранее (возможно, даже выучил его наизусть), но я не смеюсь. Он начинает нервничать, и его речь становится все тяжеловеснее. До сути он так и не доходит.

- Я тебя не особенно развеселил, а?

- Нет, ничего:

Он вздыхает и по обыкновению кончает родительской тягомотиной.

- Как в школе?

- Ничего.

- Есть какие-нибудь отметки?

- Да нет:

- А что означает "да нет"?

- Никаких отметок.

Молчит. Слышу, как он дышит.

- Значит, все в порядке?

- Ага, в порядке.

- А что дома? Дома тоже все в порядке?

- Дома тоже все в порядке, - говорю кисло.

Мы молчим. Вздыхаем.

- Ясно. Дурацкие родительские вопросы, да?

- Да, немножко.

- Тогда скажи что-нибудь ты, - тянет он.

Мы молчим.

- Что ты делала целый день?

- В общем ничего. С Яной была.

Слышу, как он сглатывает.

- Ну, папка, sorry, что-то по телику начинается.

Он опять вздыхает.

- Значит, в среду в пять на Народни?

- Ага.

- Ты меня слушаешь? Где, я сказал, мы встретимся? Повтори.

- В среду в пять на Народни.

Долгое молчание.

- Разговоры по телефону у нас не получаются. Правда?

- Да, не очень, - отвечаю.

- Ничего, научимся, - не теряет надежды папка. - Мы постараемся.

- Ага.

- Значит, в среду в пять на Народни. Не перепутай.

- Нет. Так чао!

- Чао, Ренатка. Пока, целую тебя.

Он ждет. Слышу его дыхание.

Усмехаюсь. Смотрю, как мама моет посуду.

- Ну, всего, папка, - говорю отрывисто и вешаю трубку.

В ту же минуту мне становится его жалко.

- Прочту вам кое-что, - обращается к нам отец из-под своего зонтика. Послушайте. "Было бы хорошо, если бы ты пришла в сочельник, Смилли!" "Рождество мне ни о чем не говорит." - "Значит, ты хочешь, чтобы твой папка сидел здесь один?" - "А ты не мог бы побыть в Доме для одиночек?"