Евгения Кононенко - Без мужика

Ты не веришь в судьбу хотя бы потому, что считаешь себя достойной лучшей участи. Ты уверена, что слепой случай многое решает в вихре жизненных возможностей. Случай свел тебя с тем человеком. Вы встретились не на территории какой-нибудь из стран, где он бывает регулярно, а на территории той страны, гражданином которой он является и где бывает значительно реже. Вы не увидитесь больше. У него нет твоих координат, у тебя — его. Да, в этом, теперешнем мире, с одной стороны, все так запутано, с другой — предельно структурировано. Конечно же у него есть сайт в Интернете, где указана электронная почта. У тебя вроде бы есть шанс написать ему, что ты бережешь воспоминания о вашем ужине и очень жалеешь, что тебе не было известно, как следует вести себе женщине на территории США в ситуации, подобной вашей. Но такое послание, несмотря на современный способ коммуникации, будет уже атрибутом не далекого прошлого, а нашего представления об этом прошлом. В сегодняшнем же мире надо жить здесь и сейчас.

Дедушка пристально смотрел со своего портрета — увеличенной фотографии — на страшный кавардак в квартире — такой, как бывает в последнюю ночь перед дальней дорогой. Хотя и невозможно было назвать дедушкой молодого парня с ясной улыбкой и кубиками в петлицах на воротнике.

Он исчез навсегда в чудовищном водовороте тридцать седьмого года, за несколько месяцев до того, как стать отцом. В раме большого формата помещены еще несколько снимков тех лет: дедушка с бабушкой в военном санатории на Кавказе… бабушка — какая она была молоденькая! — вместе с обитателями дедушкиного села на Полтавщине… Черно-белые снимки содержат в себе неповторимое обаяние, — из тех времен, когда фотографирование было событием и в него вкладывали всю душу. В эту же большую раму Оксана поставила и яркое цветное фото, на котором она прислонилась к плечу светловолосого парня кельтской наружности. Мама, увидев это, вздрогнула от дочкиного цинизма, переставила карточку в книжный шкаф, развернула тыльной стороной. Дочь повернула снимок лицом, но оставила в шкафу. Теперь двадцатисемилетний дедушка и сорокалетний жених внучки смотрят друг другу прямо в глаза — приветливо и дружелюбно. Словно и нет между ними неимоверной пропасти.

Стрелки часов давно отсчитывают следующие сутки. В пять часов приедет такси в аэропорт. Посреди комнаты стоят две пустые дорожные сумки. Вокруг разбросаны вещи, книжки, документы, а на полу сидят две женщины, не зная, как со всем этим справиться. Вещи нужно уложить, а главное — столько еще надо сказать друг другу! Именно сейчас, в эту черную, осеннюю, холодную ночь.

— Хорошо, что бабушка не дожила…

— Ты в своем репертуаре, мама.

— Она бы не поняла. Твоего Рона.

— Богдана она понимала? Олега понимала? Борьку Веймаровича понимала?

— Слишком много их у тебя…

— Ты просто слишком много про меня знаешь.

— И, наверное, не все! А ты про меня знаешь все! И я тебе как на божьем суде говорю: у меня, кроме твоего отца, никого не было! И у бабушки никого не было!

— По законам жанра у тебя вообще никого не должно было быть.

— Какого жанра?

— Мелодраматического. Не встретился такой, как дедушка, значит, нужно было сидеть и, как ты выражаешься, не паскудиться?

— Какая еще мелодрама? Что ты такое говоришь? Ты в своем уме? Или от радости, что ухватила заграничные штаны, у тебя ум за разум зашел? То, что случилось с дедушкой, и как его всю жизнь любила бабушка — это, по-твоему, мелодрама?!

— Нет, не мелодрама! Это была трагедия, я не настолько не понимаю ситуацию, как ты думаешь… Но этот иконостас, этот культ предков, погибших во времена культа личности, — это уже, согласись, мелодрама!

— Боже, какие мы разные, какие разные… Я не верю, что ты моя дочь…

— Это отец мог не верить, а ты…

— Ты права, мне не стоило выходить замуж, раз не встретился такой, как твой дедушка. Ты — это мое наказание за то, что я… что я…

— Предала идеалы юности, — подсказала дочка.

— Именно так! У меня, в отличие от тебя, они были!

— И у меня, к сожалению, были! Ты действительно не все обо мне знаешь…

— Что? Что я о тебе не знаю?

— А то, как я везла в сумке десять ксероксов с дневниками Винниченко, чтоб раздать их надежным людям, которые прочтут…

— Когда, когда это было, доченька?

— Тогда, когда за это могли если не посадить, то исключить из университета! Это было в разболтанном холодном поезде, а нам с Богданом было жарко от — о Господи! — от юной любви! Мы были уверены, что за нами следят, проводник носил чай из соседнего вагона, мы думали, что в Киеве нас уже ждет бог знает что!