Джованни Пирелли - По поводу одной машины

Бонци(лукаво): —Уступи мне одну… — И, после продолжительной паузы: —…сигаретку «Супер»!

Сальваторе возится с полминуты, прежде чем ему удается ухватить кончик красной полоски и раскрутить ее. Затем он отворачивает уголки фольговой обертки (теперь табак будет крошиться в кармане).

— Насчет этого ты не соврал, — вздыхает Бонци. — «Супер», действительно, для кого-то другого. Сразу видно, что ты вскрываешь пачку сигарет впервые в жизни. Но если уж ты оказываешь такие услуги, почему бы тебе не взыскать процент — не затянуться разочек?

— Не люблю.

— Как ты можешь говорить? Ты же никогда не пробовал!

— Не люблю я говорить о… — Он уперся подбородком в грудь, мнет в пальцах пачку.

Бонци: —Имей в виду, это «Супер», 12 лир за штуку.

— Не люблю я говорить об этом. Не люблю.

— Ты мне доверяешь?

— Самостоятельной она хочет быть — как мужчина.

— Как мужчина? Злюка она.

— Она не злая. — Произнося эти слова, Сальваторе чувствует себя так, будто кто-то схватил его за горло. Пробует стоять на своем: — Она не злая. — Но голос его дрожит.

Бонци смачно хохочет. Когда он так хохочет, ямочка на подбородке собирается в складочки и становится похожа на пупок.

Снова:

— Ты мне доверяешь?

— Нет.

— Случалось ли тебе иметь дело с женщиной, которая в постели холодна как рыба?

Сальваторе: — Да нет, про нее это нельзя сказать. Нельзя.

Он произносит эти слова во весь голос, потому что за соседним столом снова загалдели.

Бонци: — Зря ты раскричался. А кричишь потому, что хитрить не умеешь и наивным притворяться тоже. Впрочем, меня это не интересует. Если у вас ничего не получится, мне же лучше. Я такой спокойной, положительной работницы больше не найду.

— Не такая уж она спокойная.

— Пока она на «Авангарде», я могу не волноваться, — Бонци посмеивается, но уже невесело.

Сальваторе: — Я знаю, что она в конце концов нарвется.

И Сальваторе, вопреки обыкновению, вдруг разражается длинной гневной тирадой прямо в лицо этому своему самоуверенному сверстнику в добротном темносером костюме. Как он уверен в себе, этот молодой человек, как заставляет танцевать вокруг себя своих любовниц: «Мотай отсюда», «возвращайся», «я тебе ее уступлю». Пьет рюмку за рюмкой коньяк, курит… А о Марианне говорит так, будто она приводной ремень…

— И не одну руку потеряет, а две. Нарвется — потеряет обе. Будь у нее три, отрезало бы и третью.

Бонци: — Ты так говоришь, потому что у тебя наболело. Потому что она прогнала тебя. Или это только болтают, будто она тебя прогнала?

Сальваторе: — Они все против нее! Сговорились ее погубить. А все зависть. Потому что она не как другие.

— Ты же сам сказал, что у нее мужские замашки.

— Неправда. Она настоящая женщина и робеет больше других. Например, этой Андреони боится как огня.

— Ну и что? — хмыкает Бонци, потягивая коньяк. — Я знаю одного боксера тяжелого веса, который теряет сознание при виде совы.

— С того дня, как они напустили на нее эту Андреони — из зависти, чтобы погубить девчонку, — она сама не своя. Перестала обзывать меня «деревенщиной», ничего не говорила, позволяла провожать до дома. Я не торопился. Выжидал. Если бы она была как прежде, она бы пришла ко мне, пришла бы непременно.

Бонци: — Непонятно только, зачем ты все это мне рассказываешь. — Он внимательно рассматривает отражение своего кошачьего глаза в рюмке с коньяком. — Меня не интересует личная жизнь женщин, с которыми я сам провожу время, а уж до остальных мне и подавно дела нет.

Сальваторе(упрямо): — А ты лег бы с женщиной, у которой вместо рук…

— Ох и надоел ты мне, братец! Весь вечер мне испортил. — И, как отрезал: — Давай кончать. А то через двенадцать минут явится Рыжая. Она — шлюха аккуратная. Но заруби себе на носу: я тебе ее уступлю лишь на время. Такой аккуратной больше днем с огнем…

Сальваторе: — Я не хочу.

— Французский коньяк пьешь, самый крепкий табак, из всех, что продаются в странах ОЕР [15] ОЕР — Общий европейский рынок. , куришь, а от подружки отказываешься, да?

— Да.

Бонци: — Значит, ты действительно втюрился. По уши.

Гавацци(возле своей намоточной): — Овцы! Бараны! Напыжились, ходите грудь колесом, — дескать, вот какую мы победу одержали. Победу? Я бы вам сказала, что я по этому поводу думаю. День этот — седьмое февраля пятьдесят восьмого года, — пока жива, не забуду: камнем на сердце лежит. Что мы, собственно, доказали? Ну, говорите, скажите сами! Ах, не можете? Тогда я скажу. Доказали мы лишь то, что людей можно поднять, всегда и даже успешно, если действовать похитрее. Нагрянуть врасплох, чтобы не оставалось ни секунды для раздумий и колебаний. Победа… Да будь я на вашем месте, я бы сгорела со стыда! Ведь подумать только: для того чтобы стронуть вас с места, человеку пришлось себя в жертву принести… Надеюсь, вы не думаете, что это я о себе. Хотя после того, что было сегодня, именно потому, что все прошло гладко, я сёбя чувствую как… сама не знаю, как кто. Впрочем, нет, знаю: парализованная, как сестра Берти!