Джованни Пирелли - По поводу одной машины

— Что я должен услышать?

— Боже ты мой! Что-то стучит, стучит, а что это может быть, я не знаю…

— Никакого шума нет. — Потом — Марианна…

— Молчи. Сейчас гораздо слышнее.

— Может, ты… не знаю, как сказать…

— Что — как сказать?

— Не знаю, как это говорится. Может, у тебя…

Сальваторе обескуражен, удручен. Молчит. Потом вдруг нашел нужные слова и обрадовался:

— …расшалились нервы? — Точно: расшалились нервы.

— Марианна. — Надеюсь, ты не станешь меня уверять, что я все это придумала?!

— Я так не говорил.

— Нет, говорил. А теперь струсил и увиливаешь.

— Я думал…

— А ты не думай! Так будет лучше.

— Я все время об этом думаю. Даже по ночам.

Марианна(в отчаянии): — Кроме всего прочего, ты еще и глухой! Глухой, как тетерев!

Сальваторе(мягко): — Почему ты не остановишь машину? Разве ты не слышишь, что обрыв?

Марианна(нажимая красную кнопку и отводя рычаг): — Раз есть обрыв, паяй! Ты ничего другого не умеешь. И заткнись! Очень ты мне нужен, деревенщина!

Вот как она его отделала. Выдала ему по первое число, поставила на место. Теперь между ними все кончено. Сальваторе склонился над оборвавшейся проволокой. Он делает свое дело. А сам нет-нет, да и глянет на Марианну. Успокоился. Благодарен, что она перестала его дергать, оскорблять. Да что же он за человек? Разве это мужчина? Еле ворочает пальцами. Медлителен до ужаса. Недоразвитый. Умственно, физически — всяко. Нет, она не права: каждое движение его точно рассчитано, одно следует за другим четко, без колебания. Даже теперь, после того как он выслушал от нее столько оскорблений. Под конец он опускает глаза, ощупывает проволоку— проверяет, нет ли утолщения на месте спайки. Закончив, он не поднимает глаз (раньше, бывало, ликвидировав обрыв, он взглядом как бы спрашивал: «Правда, я все сделал быстро и хорошо?»). Сейчас он выпрямляется, но глаз не поднимает.

Марианна: — Давай договоримся! Я больше знаться с тобой не желаю. Делай что тебе положено и уходи!

Глядя, как он собирает инструменты, укладывает их на каталку и удаляется (ни дать ни взять — мужик с тачкой!), она повторяет, на сей раз себе: «Больше никогда!» — и подходит к пульту управления. Последний взгляд в сторону удаляющегося Сальваторе — не выкажет ли он запоздалых признаков возмущения, но тот даже не обернулся, спускается по скату, ведущему из цеха «Г-3» в цех «Д-1». Марианна нажимает кнопку. «Авангард» недвижим.

— Это еще что?!

Она нажимает решительнее. Никакого впечатления. Нажимает двумя руками. «Начинается! Что за капризы? Решил устроить мне сцену?» Широко расставив ноги, засунув руки в карманы спецовки, Марианна клянет Сальваторе:

— Деревенщина! Вот деревенщина!

За окном дождь. Частый-частый. Капли барабанят по стеклам, образуют быстрые ручейки. А утром казалось, что распогодится. Не все ли равно… «Этот чудак обожает туман, мороз, ливни. Он свидания не пропустит. И сегодня тоже придет. А если нет? Если не будет на обычном месте мотороллера… Или — выйду, а он стоит, как всегда, широко расставив ноги, подняв воротник, без шапки, на волосах изморозь, губы трубочкой, будто что-то насвистывает… Вот дурак! Не мог потерпеть час-другой, именно перед „Авангардом“ ему понадобилось выламываться — изображать страдание, тревогу… Все равно надо с ним кончать. Слишком много ему напозволяла. Вот так, каждый вечер, понемногу, казалось бы чепуха? А вошло в привычку, и он уже предъявляет на тебя права. Доказательства? Да хотя бы то, что этот субъект позволяет себе выступать не только в роли воздыхателя или жениха, но чуть ли не мужа! Хватит! Пусть найдет себе другую. Страшненькую и глупенькую — иная с таким чучелом связываться не станет. Ни за что. А если и согласится, то только для того, чтобы выставить как следует, вроде как та потаскушка, которая держала его при себе, чтобы он водил ее каждый вечер в кино. В конце концов он и ей надоел. Почему бы ему не взять себе Амелию? Она для него идеал: плоскогрудая, бедрышки как раз по величине заднего сидения „Ламбретты“».

Исходя злостью, Марианна снова нажимает на кнопку. Безрезультатно.

— К черту, к черту! — бурчит она про себя. — Да будет тебе известно: этот парень — мой любовник. Я с ним сплю. Ночую у него, а не у матери. У нее свой любовник, а я хожу к нему. Наплевать мне, что он живет на чердаке. Наплевать, что матрас у него из конского волоса. Наплевать, что ноги у него грязные. Наплевать, что он не ахти как умен. Что у него смешной голос. Что он мне несимпатичен, — мало того, что я его не перевариваю. Он меня обнимает, крепко-крепко. Удивляешься, да? Вообразил, что для меня никого, кроме тебя, не существует? Тоже еще… — шепчет Марианна, а на опущенных ресницах набухают слезы.