Криста Вольф - Расколотое небо

— Что-то ты похудел, — сказала Рита.

— И ты тоже, — не остался он в долгу.

Они улыбнулись друг другу, и тотчас между ними восстановились дружеские отношения, словно они по-прежнему виделись ежедневно. Из стоявшей неподалеку группы им приветливо кивнул Вендланд и показал на поезд: можно занимать места.

Рита еще не разучилась ловко вспрыгивать на подножку. Раздвинув двери вагона, она остановилась: пусто!

— Как в церкви, — сказал Метернагель.

Рита до сих пор помнит, как он чертыхался, когда в вагонах после вечерней смены буквально яблоку было негде — упасть.

— Тогда сними шапку, — посоветовала она.

Он так и поступил. Снял свою серую в черную полоску пропыленную кепку, без которой его на заводе никто никогда не видел. Встряхнув слежавшиеся волосы, чтобы они не падали на лоб, он выбил о колено кепку, сложил ее и сунул в карман спецовки.

У светловолосых людей седину заметишь не скоро.

— Сколько тебе лет? — спросила Рита.

— Сорок восемь. А что?

Они двинулись по вагону. Пропустили три купе, четвертое открыли и вошли. Пахло краской, паралоном и синтетическими тканями.

— Ни одной детали из дерева, — сказал Метернагель. — И как это нас еще называют столярами… Мастера синтетики — вот, пожалуй, правильно.

Они разгладили чехлы на диванах и уселись.

Скоро и тех, кто еще стоял у вагонов, загнал внутрь неожиданный холодный дождь. Заглянул Вендланд и попросил придержать для него местечко. Бригада испытателей распределилась по всему составу и приготовилась начать работу… Чтобы проверить радиоустановки, включили радио, и из репродукторов зазвучала музыка. За окнами крепчал ветер.

Ровно в семь часов поезд медленно тронулся — без сигнального свистка, без шума на платформе, без машущих платочков. Через несколько минут он добрался до главной колеи и выехал из города через северную окраину.

Объявили, что в двенадцать они вернутся.

В эту пору день еще не показал своего истинного лица. Железнодорожное полотно перерезало ландшафт по диагонали, а по обеим сторонам из сотен разновидностей человеческой деятельности создавалась картина будней. Мелькающими кадрами проносилась за окнами жизнь. Рита и замечала и не замечала ее, пока не разнеслось и не сорвало с этого дня маску будничности замечательное сообщение.

Они проезжали по равнине, окаймленной вдали тополями; прямые, как стрела, шоссе с проворно снующими машинами перерезали ее вдоль и поперек. Целый лес зеленых и красных высоковольтных мачт — черное кружево на фоне серого неба — медленно поворачивался перед глазами, пока они объезжали участок. А потом поезд как-то сразу нырнул в район химических заводов и угольных шахт. Внизу под ними, мощный тепловоз тащил огромный состав груженных бурым углем платформ. Внезапно их взорам предстал словно бы лунный ландшафт терриконов. Перед опущенным шлагбаумом остановилась крестьянская телега с семенным картофелем. То тут, то там поднимались столбы дыма от горящих луговых дернин.

В кустах придорожной полосы несколько мальчишек курили свою первую сигарету. Старики копались в садиках, уже подернутых легкой зеленой дымкой.

Все они — водители, машинисты, крестьяне, рабочие, дети и старики — еще не слышали с о-общения. Они были заняты тем, чтобы из миллионов слов, действий и мыслей создать один-единственный обычнейший земной день, который вечером без особого шума лег бы рядом с себе подобными, довольный тем малым, что привнес в жизнь, — едва заметным, но незаменимым.

Рита почувствовала утомление. В поезде было жарко (стало быть, отопление работает, подумала она). Полубессознательно воспринимала она замечания электриков — обычные замечания, которые бригадир испытателей вносил в свою книгу; цифры, недостатки… Она положила голову на спинку дивана и увидела в широкое окно, что небо поднялось и посветлело: в тонкой серой пленке, затянувшей огромную массу прозрачной голубизны, там и сям видны были разрывы.

Земля радовала сочной палитрой красок. Она окружена ореолом нежно-голубого цвета. Затем эта полоса постепенно темнеет, становится бирюзовой, синей, фиолетовой и переходит в угольно-черный цвет. Этот переход очень красив и радует глаз.

Да что я, думает она. Этого я ведь тогда не знала! Она лежит в своей белой палате. Сейчас ночь. Она не спит, но и не боится бессонницы.

На потолке колеблется ветвистая тень растущего под окном дерева.

Можно ли сравнивать все, что довелось видеть мне, что довелось видеть каждому из нас— эти нежные пятна небесной голубизны сквозь разрывы облаков — с тем, что впервые для нас всех увидел тот человек? И все же… Разве наши взгляды в те секунды — сверху и снизу (но ведь ни верха, ни низа уже не было!) — не могли скреститься в одной точке неба? Неужели этого никак не могло быть?