Ирина Грекова: Под фонарем

— Мертвецкой? — Женщина весело смотрела на нее. Она совершенно ничего не поняла.

— Знаете, — сказала Татьяна Васильевна, — у меня вот какое дело: тетка умерла в больнице, и я ее сегодня хочу хоронить, так вот, у кого я могу получить на это разрешение, что ли...

На этот раз, видно, женщина поняла. Веселое недоумение на ее лице вспыхнуло еще ярче.

— Да я что, — заговорила она, — да у меня они все. Мои. Берите, берите свою покойницу.

— Я бы хотела знать, какие требуются формальности, бумаги, что я должна вам предъявить, какую, например, справку?

— Справку? — поняла женщина и захохотала. Она со вкусом смеялась и вытирала слезы тыльной стороной руки. — А на кой мне справка? Бери, увози хоть всех. Тоже товар нашла. Ох, уморила.

Посмеявшись, она повела Татьяну Васильевну в морг — по-здешнему, в «катаерную». Идя за ней, Татьяна Васильевна соображала: откуда такое странное слово? Возможно, от французского «cadavre» — «Труп»... «Кадаверная»... По дороге женщина успела сообщить о себе все: четверо детей, муж воюет, трудно, ну да ничего, на детей бирки дают, здесь, в катаерной, работа не пыльная, платят только мало, да спасибо, родственники благодарят — покойничков родственники, значит, — кого помыть, кого одеть, смотришь, и живы. Татьяна Васильевна молчала и прислушивалась к ноющему, обморочному чувству внутри себя. Сейчас она войдет в морг, чтобы опознать среди мертвецов тетю Мари.

В подвале на некрашеных деревянных столах лежали три трупа: два мужских и один женский. Татьяна Васильевна почему-то не ожидала, что они будут лежать здесь совсем голые. Не то чтобы она думала найти их одетыми — просто не ждала, что они голые. А они были голые и лежали на спинах, а женский — старушечий — труп и была тетя Мари. Она была острижена под машинку и мало похожа на себя. Татьяна Васильевна молча указала ее сторожихе. На одну секунду ей стало дурно, стены поплыли и перекосились, но она справилась с собой и вышла. В маленьком зальце с двумя покойниками — какие они были красивые, одетые и тихие — она передала сторожихе сумку с одеждой и буханку хлеба — за то, чтобы одеть тетю Мари и положить в гроб. Сторожиха была рада. Она весело уверяла, что все будет сделано в аккурате, что она вчера уж так хорошо прибрала и одела покойницу — как куколку. Татьяна Васильевна тоже была рада. Чтобы не видеть больше голую тетю Мари, она согласна была бы не есть хлеба целый месяц. Но все-таки ей было стыдно — отдала хлеб, испугалась. И не свой хлеб — молоко мальчикам. Она поехала домой, изнемогая от угрызений совести, но все же с облегчением. До похорон оставалось еще три часа. Она решила пойти в садоводство, попытаться достать там хоть немного цветов.

Дома она предложила Кате: «Хочешь пойти со мной в садоводство, купить цветов для тети Мари?» И маленькая Катя, словно тоже изнемогая от совести, вложила в руку матери тоненькие холодные пальцы.

Они шли к садоводству — каким только чудом сохранилось оно в военное время? — и на них светило солнце. Продолжался неправдоподобный, тонкий и призрачный летний воскресный день в октябре. Огромный участок садоводства — видимо, тоже в честь воскресенья — был совершенно безлюден и пуст. Они зашли в оранжерею. Там, в косых солнечных лучах с танцующими пылинками, сидела толстая женщина и беззвучно плакала. Слезы, казалось, у нее текли не из глаз, а сразу из всех пор помятого лица. На вопрос: «Нельзя ли здесь купить цветов?» — она ничего не ответила и продолжала плакать, вытирая лицо подолом спецовки. Это было странно, как в сказке, и даже страшно — тишина, солнце и беззвучно плачущая женщина. Никаких цветов в оранжерее не было. Татьяна Васильевна тихо прикрыла за собой дверь и взяла Катю за руку: «Пойдем поищем, не осталось ли хоть зелени на грядках». И они с Катей двинулись по грядкам. Конечно, ни цветов, ни зелени уже не было. На черной, местами бархатисто-сизой от ночного инея земле лежали только умершие, обмороженные стебли да бурые картофельные плети. Все было мертво и черно под светом солнца. Татьяна Васильевна уже совсем было решила вернуться домой, как вдруг неожиданно они нашли «его».

«Он» был маленький, желтый, убогий цветок на короткой ножке, с мохнатым и бескровным венчиком, и он не стоял, а лежал на грядке, и венчик с одного боку слегка почернел от мороза. Почему он расцвел? Ошибся, что ли, приняв осень за весну? Он лежал и будто ждал их, трогательный и неуместный. И Татьяна Васильевна взяла его. И потом положила в гроб, на грудь тети Мари. Вот и все.